ПРОЛОГ
31 АВГУСТА 1979 ГОДА
«Это самая дорогая в мире грудь», – думала Лили, водя губкой по своей золотистой коже. Мыльная пена кружевными узорами спадала с ее округлых форм. Дотронувшись до крепкого, цвета корицы соска, Лили испытала почти чувственное удовольствие. Изящными, с длинными накрашенными ногтями пальцами она повернула старомодный слоновой кости кран горячей воды и поднесла мягкую губку ко второй груди. И вновь все ее тело завибрировало в ответ: казалось, будто соски подключены к некоей невидимой сети сексуального напряжения. Все было в отличной форме. «В полной готовности», как говорят обычно техники после проверки декораций на съемочной площадке. Но нежные окружности, поднимавшиеся почти от самых ключиц, были не просто «в полной готовности». Грудь была для Лили паспортом, разрешением на получение работы, талоном на обед, а теперь и целым состоянием. Компания «Омниум пикчерз» оценивала ее грудь в семизначную сумму, которой определялся гонорар за исполнение роли Елены Троянской.
«Впрочем, теперь эта грудь другим приносит доход куда больший, чем мне, – размышляла Лили, – но все же в течение последних пятнадцати лет вся моя судьба зависела от этих двух фунтов[1] плоти, для меня самой значившей не больше, чем колени».
Лили вздохнула, отбросила губку и вылезла из переполнившейся ванны, неосторожно выплеснув целую лужу воды на розовый мраморный пол. Завернувшись в лютикового цвета полотенце, она прошла в комнату. На маленьком столике стояло блюдо с нарезанным на дольки инжиром. Положив кусочек в рот, Лили скользнула взглядом по валявшейся здесь же газете. «Кажется, 1979 год не стал удачным для президента Картера», – думала она, читая о нападении на американское посольство в Иране и захвате заложников. Лили на собственном опыте знала, что значит столкнуться лицом к лицу с отчаянной жестокостью.
Родившись в Швейцарии, Лили совершенно не помнила свою родную мать, всегда остававшуюся для нее таинственной незнакомкой, а когда девочке было шесть лет, она со своими приемными родителями отправилась на каникулы в Венгрию, и там они попали в мясорубку событий 1956 года. На глазах у девочки охрана расстреляла ее любимых «папу и маму», не успевших вовремя покинуть страну. Из австрийского лагеря беженцев ее отправили в Париж, где Лили приняла стареющая бездетная супружеская чета. Таким образом, в возрасте семи лет она стала бесплатной прислугой в доме мадам и месье Сардо, не перестававшей мечтать о любви, спокойствии и счастье, которые она знавала когда-то и которые надеялась обрести вновь. При подобных обстоятельствах богатому американскому повесе ничего не стоило соблазнить Лили и уж тем более – бросить ее, когда выяснилось, что девушка беременна. Вышвырнутая Сардо из дома, Лили сумела заработать денег на аборт, снявшись обнаженной для календаря, одного из тех, которые водители грузовиков наклеивают обычно на лобовое стекло. В мгновение ока Лили стала знаменитой моделью для подобного рода фотопродукции. Растерянная, беспомощная, затерроризированная своим менеджером, она была просто спасена Джо Старкосом – греческим судовладельцем, который помог ей развить ее природный талант к живописи и актерскому мастерству и превратил затравленное дитя трущоб, неспособное отличить секс от любви, в роскошную, с безупречными манерами красавицу.
После того как Джо погиб в автомобильной катастрофе, Лили искала забвения в работе, а вскоре начался ее знаменитый роман с Абдуллой – королем Сидона, крошечного и сказочно богатого нефтью государства в Персидском заливе. Но Лили не могла долго мириться со своим статусом при Сидонском дворе, одними определявшимся как «неофициальная подруга короля», другими – «западная проститутка». Она вернулась домой, в Париж, где по-прежнему надеялась найти достоинство, мир и любовь. И по-прежнему не находила.
Печально вздохнув, Лили отодвинула в сторону «Геральд трибюн» и вышла на балкон, откуда открывался вид на зеленоватые воды Босфора. Вокруг на фоне ясного голубого неба сверкали купола и минареты Стамбула. Снизу приглушенно доносился городской шум, в котором голоса людей, звонки велосипедов, блеяние овец сливались с монотонным гулом транспорта. Лили крепче стянула на плечах полотенце. Ей приходилось бывать и в гораздо худших местах. И везде она пыталась обрести любовь, покой и счастье.
В азиатской стороне города также приветливо светило солнце, и в его лучах мирно поблескивали «смит и вессон магнум», «узи» девятимиллиметрового калибра, «Калашников» и две ручные гранаты. Они лежали на шатком столике в небольшой комнате, где отчетливо чувствовался запах марихуаны.
Он боялся проносить весь этот груз через таможню, но в Стамбуле четко соблюдал необходимые инструкции, и все прошло гладко. В небольшом кафе на базаре он заказал две чашечки кофе, потом, сославшись на то, что кофе недостаточно крепок, отослал их обратно. Через несколько минут перед его столиком вырос человек в темном костюме, и он последовал за незнакомцем по узким запутанным улочкам, потом они поднялись по грязной вонючей лестнице и вошли в небольшую темную комнату, где он показал свой паспорт. Из небольшого количества оружия, ему предоставленного, он, сознавая, что ни на что особо рассчитывать не приходится, выбрал три вида.
Он надеялся на «магнум», потому что из него можно было бы уложить наповал кого угодно, даже великана. Пулемет «узи» было легко достать на Ближнем Востоке: он был на вооружении у израильской армии. Он весил семь с половиной фунтов и был самым миниатюрным из всех пулеметов. «Узи» выстреливал 600 патронов в минуту, и их было легко достать. Человек выбрал также «Калашников» – за удобство в обращении и надежность. Бог знает, как этот автомат оказался в Стамбуле, – модель 56-го года, с деревянным прикладом, но, однако, весьма полезная штуковина.
Рядом лежали горкой насыпанные пули, моток нейлоновой веревки, стеклянная пол-литровая бутылка с прозрачным раствором, несколько хирургических бинтов, две карты города и номер журнала «Пипл».
Мужчина подошел к окну и стал медленно оглядывать противоположный берег в полевой бинокль. Показались пологие холмы, поросшие кипарисами и елями. «Слишком высоко взял», – подумал он и исправил ошибку. Теперь он увидел нагромождение зданий, увенчанных минаретами, – все еще высоко. Потом он наконец отрегулировал уровень, но коричневые, налезающие друг на друга дома были до странности похожи, и только возвышающийся в стороне дворец: или мечеть служили ориентирами. Человек раздраженно уставился на карту, а потом вновь прильнул к окулярам. На этот раз он неспешно осматривал прибрежную полосу.
