Моему обожаемому мужу Тони, с любовью
— вчера, сегодня, завтра и всегда
Не о Зле, а лишь о сокрытом в тебе Добре могу я молвить,
Ибо что есть Зло как не Добро — алчущее и жаждущее?
Истинно говорю — взалкавшее Добро ищет пищу повсюду, даже в темных пещерах;
А мучимое жаждой, пьет и из мертвых вод…
Калил Джибран пророк
Нью-Йорк, декабрь 1986
Сыпал легкий снег. По всей Пятой авеню роскошные витрины знаменитых магазинов — Картье, Сакс, Тиффани и Ко., Ван Клееф и Арпелз, Гарри Уинстон, Гуччи, Бергдорф Гудман, Штубен Гласс — ломились от пышного праздничного великолепия, заманивая посетителей. Нетерпеливо гудели автомобилисты, но прохожие, заполонившие улицы, не обращали на них ни малейшего внимания; здесь были бесчисленные покупатели, увешанные коробками и свертками в ярких подарочных упаковках, и конторские служащие, донельзя радостные оттого, что рабочий день закончился, и глазеющие по сторонам туристы, и обычная пестрая толпа уличных торговцев и зазывал — людские потоки лились по Пятой авеню, напоминая сцену из Исхода. Автобусы, частные автомобили, такси и лимузины с нанятыми водителями ползли по перегруженным улицам, едва не подталкивая друг друга носами.
Мередит, скорчившаяся на заднем сиденье одного из таких лимузинов, пытаясь согреться, плотнее запахнула полы горностаевой шубки вокруг ног, но от этого ей не стало теплее. Холод, пробиравший её до костей, шел изнутри. Да, в салоне лимузина было тепло… но конечности Мередит сковывал безумный страх, который она не могла облечь словами. Обычно, когда рабочий день заканчивался, она радовалась, предвкушая, как вернется домой, однако сегодня ничто не приносило ей утешения. Мередит казалось, что весь окружающий мир вот-вот рухнет и обратится в прах, а она не в силах этому помешать.
Сегодня Мередит совершенно не замечала искрящегося, пульсирующего возбуждения, столь характерного для жизни Манхэттена. Мельком поглядывая на проплывающие мимо витрины, она и думать позабыла о рождественской суете. Она смотрела в окно невидящим взором, меж тем, как лимузин дюйм за дюймом, по-черепашьи приближался к дому. Вдруг Мередит прищурилась — с западной стороны Пятой авеню приближалось протянувшееся от Сорок восьмой до Пятидесятой улицы нагромождение небоскребов, площадей, магазинов и кафе, известное как Рокфеллеровский центр. «Основательный как семь миллионов долларов», как-то выразился про него Александр. Да, Александр. Обычно Мередит не терпелось вернуться домой, чтобы провести спокойный вечер наедине с мужем, но сегодня она была рада, что окажется дома одна. Александр улетел по делам в Париж, что для Мередит было как нельзя кстати. Александр знал свою жену как облупленную, и мигом раскусил бы её, учуяв, что дело неладно. Мередит же понимала, что не сможет ему открыться. Пока, во всяком случае.
Перед Олимпик-тауэр, на углу Пятой авеню и Пятьдесят первой улицы, лимузин остановился. Шофер вылез и предупредительно распахнул дверцу. Мередит выбралась на прохладный вечерний воздух, и налетевший порыв ветра разметал её длинные белокурые волосы по лицу. На мгновение она приостановилась, глядя на здание — величественный бронзовый монумент, взметнувшийся в сумеречное небо. Пятьдесят два этажа сплошной роскоши, устроившей бы самого взыскательного монарха. Мередит направилась к зданию, и величественный швейцар в золоченой ливрее, возвышавшийся у входа, словно член преторианской гвардии, с улыбкой открыл ей дверь. Рассеянно кивнув ему, Мередит прошествовала через устланный коврами вестибюль к лифтам. Нетерпеливо нажала кнопку вызова — один раз, другой, третий. Скорее же, понукала она про себя лифт. Пожалуйста… скорее!
— Что-нибудь случилось, миссис Киракис?
Вздрогнув от неожиданности, она обернулась и увидела перед собой озабоченного консьержа, легко узнаваемого по униформе — коричневые брюки, серый с голубым пиджак, жилет и белый атласный галстук-бабочка.
— У вас все в порядке? — заботливо спросил он.
Мередит вымученно улыбнулась.
— Да… я просто немного устала, сказала она. — День был трудный. Я еле дождалась возвращения домой.
Консьерж улыбнулся ей в ответ и сказал, придерживая лифт:
— Ваш муж тоже вернулся. Час назад.
Мередит, не в силах скрыть изумления, метнула на него быстрый взгляд.
— Мой муж? — переспросила она. — Вы уверены?
— Да, мэм, — кивнул консьерж. — Никаких сомнений. Я сам сопровождал его в лифте.
— Спасибо, — поблагодарила его Мередит, когда дверцы сомкнулись и лифт плавно заскользил наверх. Опираясь спиной на стенку, она вдруг почувствовала, что её колотит дрожь. Почему Александр так быстро вернулся из Парижа? Что могло случиться? Господи, чего ей ещё ожидать?
Александр встретил её в прихожей. Легонько обнял и расцеловал.
— Хорошо, что ты сегодня не задержалась, — сказал он. — Я соскучился.
— В Париже все прошло нормально? — поинтересовалась Мередит, снимая шубку.
— Конечно. А почему ты спрашиваешь?
— Так просто, — устало вздохнула Мередит. — В последнее время жизнь у нас была такая суматошная, что я уже не знала, чего и ожидать. Поэтому я бы ничуть не удивилась, узнав, что в Париже тебя подстерегала неудача…
— Нет, все прошло как нельзя лучше. — Отступив на шаг, Александр окинул её подозрительным взглядом. — А вот тебя, я вижу, что-то беспокоит.
— Меня? — невесело усмехнулась Мередит. — Нет, просто работа немного достала. Похоже, Гарв Петерсен до сих пор не уразумел, что рабство давно запретили.
— Работа? — нахмурился Александр. — И больше ничего?
— Честное ковбойское, — ответила Мередит, пытаясь придать голосу беззаботность. — Только голова раскалывается. Пожалуй пойду прилягу перед ужином. Если ты не против, конечно.
Александр молча покачал головой. Он не поверил ей ни на йоту, и Мередит это отлично знала. Она была лишь признательна мужу за то, что он не стал её донимать и приставать с вопросами. Впрочем, насчет головы она не соврала — в правом виске уже болезненно пульсировало. Поцеловав Александра, Мередит во избежание дальнейших расспросов скрылась в спальне.
Лежа в темноте, она пыталась отогнать прочь назойливые мысли, но тщетно. С самого утра, когда посыльный принес конверт в её офис, ни о чем другом Мередит думать не могла. Ни письма, ни записки в конверте не было — внутри находилась лишь фотокопия, одного документа, которая говорила сама за себя. Красноречивее любых слов. Причем хуже всего для Мередит было то, что она не знала, кто прислал ей этот конверт. Но означало это одно: кто-то знал о ней правду и мог обратить её в орудие убийственной силы. Присев в постели, Мередит зажгла ночник и, раскрыв вместительную наплечную сумку, извлекла из неё конверт с такой опаской, словно это было взрывное устройство. Впрочем, даже бомба не напугала бы её сейчас так, как злополучная фотокопия. Достав её из конверта, Мередит долго не могла оторвать от неё взгляд. Как же сказать об этом Александру? — в сотый раз терзала она себя. Как сделать так, чтобы он понял? Да и поверит ли он, когда она скажет, что даже не представляет, кто прислал ей этот конверт?
