Анастасия Акулова - Тлеют угли костров отгоревших…

Ознакомительная версия.

Настя, Настася, Настенька… она была многим знакома в своём селе, в Рогатине. Дочь священника. Милая, весёлая девочка, с золотыми, поначалу, волосами, большими, искрящимися зелёными глазками, переливчатыми, словно воды родных земель, и мелкими детскими веснушками на аккуратненьком носике. Она на всё и на всех смотрела с доброй шуткой.

Жили, как говориться, не тужили особо – привычный, счастливый славянский быт и детство, её детство, наполненное запахами нетронутых лесов, зелёных, поросших высокой травою лугов, вспашенных полей и звука церковных колоколов.

И сколько лет, сколько зим провела в сеем счастии – неведомо. В холодные зимние ночи грела тёплая печка и мамины объятия.

– А что страшнее урагана, мама? – тихим голоском спросила девчушка, сжавшись в калачик, – Мне подружки сказывали про ужас какой-то… мол, появляется неоткуда, исчезает в никуда, лишь смерти и пожарища за собой неся… ей богу, толи сказка, толи нечисть какая, толи ветер неведомый…

Испуганно смотрела на мать, ища ответа.

Та, горько вздохнула, поплотнее укутывая дочь в одеяло.

– То татары, дитё моё, – ответила она, – давно уж не наведывались, слава Богу! Благословен Господь! О, не знать бы и впредь от них тех печалей!

Девочка испугалась, но мама её успокоила. Всё хорошо…

Село жило своей жизнью, словно отдельно от других. А годы текли, так быстро, как песок сквозь пальцы…

И вот ей уже шестнадцать.

Мать охала и с каждым днём всё больше суетилась: мол, пора б и замуж, девица на выданье!

В претендентах недостатка не было. Все хорошего положения, не бедные, не богачи, приятной внешности и так далее… но Насте хотелось ещё немного побыть свободной, весёлой. Незнающим забот ребёнком… Ведь забот у замужней славянки много: работать, убирать по дому, готовить, терпеть превосходство мужика, а главное, нарожать не меньше пятерых детей и вырастить их.

Всё это жило для неё в далёком будущем.

– Мам, пойми, дело не в нём, я… – Начала было она, прогуливаясь с матерью по тропинке к церкви.

– Да понятно, что не в нём, – разгорячилась та, укоризненно поглядывая на дочь, – это же ты отказываешься выходить замуж! И это уже который случай… тебе шестнадцать лет, ты уже почти женщина (по старым меркам)!

Настя тяжело вздохнула. Нет, наверно, этот разговор бесполезен.

– Ты меня не слышишь… – тихо подытожила она.

Откуда-то со стороны раздался крик… нет, даже вопль, полный ужаса и отчаяния.

Из-за кустов выпрыгнула Нина, её подруга, вся всклоченная, словно лошадь на дыбах, с искривлённым от страха лицом.

– Там… там! – Промямлила она, дрожа, как в судороге.

– Что? – Помертвев, спросила мама.

Настася застыла, как соляной столб. Что случилось?!

Нина едва дышала, захлёбываясь слезами в конвульсиях.

– Там татары! Настя… твой отец… его…

– Что с ним? – Хором воскликнула она и мама.

Видимо, не в силах сказать ни слова, Нина, в немом ужасе указала на дома рядом с церковью. Огонь был так высок, как деревья…

Ужас, боль, стоны, крики, в душе – пустота невосполнимая, безнадёжная, как смерть…

Чья-то холодная, мягкая рука схватила её за запястье и потащила куда-то. Было слышно лишь:

– В лес! Быстрее, быстрее!..

И побежали сломя голову вдаль, не разбирая дороги – всё знакомо…

Хотелось проснуться и понять, что всё происходящее – лишь кошмар. Но это не сон. Позади слышался незнакомый, противный говор, крики, лязг, топот копыт, чуялся удушливый запах гари…

Тут кто-то резко и грубо остановил на бегу, ухватив за волосы.

На неё смотрел, хищно скалясь, татарин.

Не выдержав, Настя плюнула прямо в его мерзкую рожу.

Татарин в ярости так хлестнул её по лицу, что если бы он всё ещё не держал её, словно в тисках, она бы опрокинулась навзничь.

Второй, так же схватил её маму и… вонзил в неё саблю по самую рукоять.

Дикий вопль эхом прошёлся по старому лесу.

– МАМА!!!

В глазах помутнело. Этого не может быть… Невозможно! Всё было так хорошо ещё час назад!..

Мир померк в холодной, беспросветной тьме, из которой, казалось бы, нет возврата…

Всё остальное – как в дымке. Как продали в крымский дворец, как притащили с другими полонянками сюда, на этот корабль, как заперли в этой тесной каюте – всё в полусне. Всё в том же страшном кошмаре, от которого всё никак не могла отойти…

Тот день, – день, когда всё это случилось, запомнился до предела чётко. Сначала непонимание, страх, дикий бег, крики, стук копыт, кровь… дикая ярость на того татарина и… мама…

Леденящий душу ужас давно покинул. Остались тревога и ноющая боль, зияющая мглой, как пропасть. А в целом такое чувство, будто вырвали душу. Забрали всё, что дорого. Абсолютно всё… Семью, родину, гордость… есть ли смысл жить?!

Вот они все – полонянки. Такие разные! А с одной судьбою… их связала общая беда. Настя успокаивала рыдающих девушек. Не знала, почему не плачет сама…

Была среди них словно крепость неприступная, несломленная, не подчинённая перипетиям судьбы.

А сердце плакало. Плакало и кровоточило, как одна большая рана… Забудется ли всё это?

Ехали долго, в томительном ожидании… чего? Либо чуда, либо ещё более ужасного, чем ныне.

Приехали в Константинополь довольно тихо, а из города увидели только пару затхлых улочек. Всё по-прежнему плыло перед глазами. Ничего не запоминалось. Большинство девушек вели в оковах. Настю, почему-то, без них. Ей было абсолютно всё равно. Шла, как безликая, грязная, сломанная кукла. Как и все они, эти девушки…

Привели на невольничий рынок. Продавать, как базарное мясо…

Мыли, натирали благовониями без конца. Наряжали… в полупрозрачную ткань и покрывала.

«Ещё и в подарочной обёртке» – со злой усмешкой подумала Настя.

Ознакомительная версия.