Валерий Рыжков - С четверга на среду

В антракте премьерного спектакля в маленький чайный зал устремились зрители. Это были гурманы искусства, друзья актеров, критики режиссера, и почитатели таланта писателя пьесы. Переполненный зрителями зал напоминал чайную церемонию, где говорили тихо, загадочно улыбались, раскланивались, изредка подхватывая за локоть собеседника, и встречали взглядом вновь прибывшего персонажа. Участники этого церемониала разыгрывали свой спектакль, как последействие, вроде постскриптума, считая, что вот, именно сейчас, о чем они говорят, это и является самой важной частью настоящего вечера.

Дмитрий, Анатолий и Павел образовали треугольник за столиком вокруг китайского чайника. В фарфоровых чашках был разлит желтый чай без аромата, но с особым привкусом, который смягчал разговор молодых людей. Дмитрий сделал первый глоток, утоляя жажду, и замедлил торопливую речь, восстановив в себе равновесие канатоходца над пропастью. Следующий глоток согрел изнутри, успокоив его внутреннюю дрожь тела.

К столику подбежал актер, на ходу отпив напиток из чаши, и хлопнув по плечу грузного Анатолия, продекламировал Уильяма Шекспира: «… Зачем любовь, что так красива и нежна на вид, на деле так жестока и сурова?..» На что Анатолий ему ответил: «Советую, брось помыслы о ней». Актер улыбнулся, с трудом припоминая, следующую фразу: «Так посоветуй, как мне бросить думать». – Он выдохнул полной грудью и взволновано произнес. – «Не опаздывайте в зал! То, что я сейчас сказал тут еще не все, а вот с подмостков сцены, это будет настоящее действо. Это и будет новый революционный шаг в искусстве, и меня, или выгонит режиссер из труппы, или он разглядит во мне актера с большой буквы».

Павел удивленно и восхищенно смотрел на Анатолия, когда удалился актер, спросив его: «Кто это? Безруков? Миронов? Он задействован в спектакле? Дай, еще раз, просмотрю программу спектакля?» Анатолий расправил плечи и смущенно ответил: «Я его не знаю. Но определенно не Машков. Он обознался наверно, тут кругом столько похожих людей, а меня всегда с кем-то путают, начиная от управдома до участкового».

За другим черным квадратным столом сидели две молодые дамы. Вера Павловна, которая по всем приметам была из академической среды, на которой обвисал широкий серый пиджак, как шерстяной платок, потертый в локтях, широкие штаны, зауженные в дудочку около щиколоток, скрывали ее талию, а обувь на толстой подошве давали ей крепкую опору. На этом игра эстетики со стилями и смыслами исчерпалась хипстеризмом.

Ирина, которая была старше на полгода Веры Павловны, изящно восседала на высоком стуле в позе пантеры, с ретушированными черными ресницами, в красной помаде, с ногтями, выкрашенными в черный цвет. И еще одна деталь ее внешнего вида, на худом ее теле влито сидело черное платье, а тонкие ноги уходили в каблуки на шпильках. Ирина выказывала своим видом образ ранимой девушки, которая приобщалась к большому искусству больше для успокоения тела, чем из любви к высокому художественному вкусу.

Девушки приходились друг другу подругами на час, несмотря на то, что они были ровесницы, каждая вежливо обращалась по имени и отчеству с особой утонченностью. Они делили квадрат стола пополам, хотя еще оставалось два свободных стула, на которые никто не решался присаживаться. Подруги пили крепкий кофе, выводя себя из оцепенения от первого акта спектакля. Несмотря на некую экстравагантность, никто им не удивлялся, и не восхищался, потому что вокруг находились такие же, как они, умные и красивые.

Ирина вторым глотком допила кофе, откинула голову назад, и светло-каштановые волосы оголили ее красивую шею. Этот жест не остался без внимания, проходя мужчины, приостанавливались на вдохе, и на выдохе, ускоряя шаг, подмигивали, прищелкивали, притоптывали, как пернатые птицы.

– Как жаль, что спектакль идет в двух действиях, мое мнение, та пьеса хороша, которая идет с двумя антрактами.

– Пойдем, покурим Ирина, о высоком искусстве лучше думается в курилке.

– Вера Павловна, я, что не права? Хочется кричать и кусаться от скуки.

– Ириша, это не академично, для всех случаев в жизни есть своя пепельница, туда и плюй.

Когда они встали из-за стола, то к ним присоединились еще две пары эмансипированных девиц.

– Анатолий, не смотри им вслед, особенно за Верой Павловной! Конечно, если захочешь быть с ней, с женщиной пышных форм, и маленьким душевным содержанием, что обнаружится только через три года совместной жизни, и тебя окончательно засосет в коммунальную стихию, рядом с черным котом около холодильника, и батареей пустых бутылок. И с вечными её вопросами: зачем и почему, так что твой психоанализ придется развивать у плиты с кастрюлями.

– А про другую красавицу, что скажешь, Павел, которая похожа на игрушечную куклу?

– С ней в жизни ожидается девятый вал, как с картины Айвазовского. Эта без психоанализа ворвется в жизнь, и наведет там творческий беспорядок. В ней полная неопределенность, только силуэт, если сказать, несколько минут подумать на досуге, то по ней, как по цветку на яблони, нельзя предугадать ранней весной какой будет плод осенью.

Как только девушки скрылись из поля зрения, так сразу молодые люди забыли о них. Друзья провозглашали смесь из слов мажоров, золотой молодежи, которое было наносным, как мусор на берегу залива после прилива.

В зале постоянно присутствовало движение, как ход мельницы, где многоголосая речь, как вода, приводила в движение лопасти и жерновой круг, и лузгала слова, как зерна, превращая в терпкую пыль. Антракт подходил к концу, и некоторые зрители уходили понуро в зал.

– Вот сколько раз смотрел в театре Чеховскую пьесу «Вишневый сад», даже от самого названия я получал приятное наслаждение, как от вишневого варения с косточками. Пока, вот, моя родственница Екатерина Петровна, вдруг, попросила этим летом избавить её шесть соток земли от сорняка, – тут Дмитрий вздохнул и многозначительно продолжил. – И представьте, что этим сорняком оказались вишневые деревья, которые за двадцать лет превратились в кустарники, – он снова сделал паузу, и в заключение монолога, подытожил глубокомысленно. – И тут я понял весь смысл названия пьесы Антона Павловича Чехова, и всех героев сорной жизни, которые, как сорняк общества, никому не нужны. Вот вопрос времени – в чем предназначение каждого? Надо понять уже в двадцать лет, что каждый сад, особенно, без любви, превращается в вишневый бурьян.