Маргерит Дюрас
Матрос с Гибралтара
Мы уже побывали в Милане и Генуе. И два дня как были в Пизе, когда я решил отправиться во Флоренцию. Жаклин была согласна. Впрочем, она всегда согласна.
Шел второй год мира. В поездах не оставалось свободных мест. В любой час, в любом направлении поезда всегда были переполнены. Путешествия превращались в некий вид спорта, не лучше и не хуже любого другого, и мы занимались им все прилежней и прилежней. Но в тот раз, в Пизе, когда мы оказались на вокзале, все кассы вообще были закрыты и даже не продавали билетов ни на один из поездов. Мы было уже подумали об автобусе, но и на автобусы билетов нигде не было. И все-таки, невзирая на все эти препятствия, я поклялся себе во что бы то ни стало в тот же день добраться до Флоренции. Со мной всегда так, когда путешествую, находит какой-то азарт, и вот теперь одна мысль ждать до завтра, чтобы увидеть Флоренцию, была для меня буквально нестерпима. Ясное дело, я и сам тогда не смог бы сказать почему – каких откровений, какой передышки ждал я от этого города. Всякий раз, когда меня охватывало такое вот нетерпение, я никогда толком не понимал, что со мной происходит, – вынь да положь, и все тут. После неудачи с автобусом я не сдался, а стал наводить справки. Мне сказали, что здесь есть бригады рабочих, которые каждую субботу, часам к шести, возвращаются домой во Флоренцию, их грузовички останавливаются на привокзальной площади, и, случается, они подвозят пассажиров.
В общем, мы отправились на привокзальную площадь. Было пять часов. Нам предстояло ждать целый час. Я уселся на свой чемодан, Жаклин – на свой. Площадь заметно пострадала от бомбардировок, и сквозь разрушенный вокзал было видно, как прибывали и отъезжали поезда. Перед нашими глазами мелькали сотни путешественников, стиснутых, как сельди в бочке, истекающих потом. Мне казалось, будто все они либо едут из Флоренции, либо туда направляются, и я смотрел на них с нескрываемой завистью. Стояла жара. На редких деревьях, что уцелели на площади, листва была обожжена солнцем и паровозным дымом, и тени они давали не так уж много. Но мне было плевать на жару, все мои мысли были заняты грузовичками. Через полчаса Жаклин сказала, что ее мучает жажда и она бы охотно выпила лимонаду, время-то еще есть. Я ответил, пусть идет одна, а я ни за что не хочу пропустить рабочих. Она отказалась от своей затеи и купила «джелати», так здесь называется мороженое. Мы торопливо съели его, оно таяло прямо у нас в руках и, какое-то приторно-сладкое на вкус, только усилило жажду. Было 11 августа. Итальянцы предупреждали нас, что грядет сезон летнего зноя, обычно он начинается где-то к 15 августа. Жаклин напомнила мне об этом.
– Это еще цветочки, – заметила она, – посмотрим, что ждет нас во Флоренции.
Я не ответил. В двух случаях из трех я ей вообще ничего не отвечал. Лето наполняло меня тревогой. Должно быть, потому, что я уже потерял надежду пережить хоть что-нибудь, что подходило бы к этому времени года. И мне не понравилось, что она говорила об этом в таком тоне.
Наконец появились рабочие. Они подходили группами. Это оказались каменщики, что трудились над восстановлением Пизы. Некоторые были в рабочих спецовках. Первая группа бегом устремилась к небольшому, крытому брезентом грузовичку, стоявшему неподалеку от нас.
Жаклин бросилась к рабочему, сидевшему за баранкой грузовичка. У женщины – видно, подумала она – больше шансов уговорить шофера, чем у мужчины. Она объяснила ему по-итальянски – готовясь к нашему отпуску, она два месяца занималась на ускоренных курсах, кстати, я тоже, – что, дескать, вот мы, двое французов, очень хотим попасть во Флоренцию, да не на чем добраться, и было бы очень любезно с его стороны, если бы он разрешил нам сесть в свой грузовичок. Тот сразу же согласился. Я уселся рядом с ним, чтобы получше видеть дорогу. А Жаклин безропотно забралась в кузов. У нас в Министерстве колоний мой стол всегда стоял ближе к окну. Так уж сложилось, и это стало для меня так привычно, что она уже не обижалась. Во всяком случае, так мне казалось. Кузов грузовичка был покрыт брезентом, а в тот день было градусов тридцать шесть в тени. Но считалось, что Жаклин не страдает от жары. За несколько минут грузовичок заполнился до отказа. И мы тронулись в путь. Было шесть часов вечера. На выезде из города образовались пробки, дорога оказалась буквально запружена велосипедами. Шофер на чем свет стоит клял и поносил велосипедистов, те же невозмутимо ехали рядами, не обращая никакого внимания на раздраженные гудки клаксонов. Он провел два года во Франции, еще в детстве – это было первое, что он мне сообщил, – и говорил по-французски. Он даже ругался по-французски – просто потому, что я был рядом. И крепко. Вскоре уже доставалось не только велосипедистам. Во Флоренции нет работы, вот и приходится таскаться сюда, за семьдесят пять километров от дома. Нелегкие времена для рабочего люда. Не жизнь, а сплошное мучение. Кругом дороговизна. Зарплата ниже некуда. Так долго продолжаться не может. Надо что-то менять. И первым долгом – правительство. Уже давно пора его скинуть, покончить с этим президентом. Заговорил о президенте. Всякий раз, произнося это позорное имя, он принимался потрясать сжатыми в бессильной ярости кулаками и только-только, буквально в последний момент, и то с видимым сожалением, успевал снова схватиться за руль. Грузовик резко заносило в сторону, он делал крутые виражи, ветер трепал брезентовый верх, производя звуки, похожие на удары кнута. Однако, судя по всему, никого из пассажиров все это ничуть не тревожило. Должно быть, подумал я про себя, так бывает каждую неделю, наверное, этот шофер каждую субботу распаляется при выезде из Пизы, когда натыкается на эти полчища велосипедистов. Мне не было страшно. Слишком уж я натерпелся страху днем, как бы не сорвался мой отъезд во Флоренцию, чтобы теперь испугаться чего бы то ни было на свете, даже угрозы так никогда и не добраться до вожделенной цели. Вконец ошалев от радости, я невозмутимо внимал шоферу.
Вскоре после выезда из Пизы – мы еще даже не успели добраться до Кашины – из-под брезентового верха стали раздаваться какие-то приглушенные вскрики. Я узнал голос Жаклин. Видно, ухаживания работяг становились все настойчивей и настойчивей. Мне были слишком хорошо знакомы эти смешливые звуки. Услыхал их и шофер.
– Если хотите, – смущенно предложил он, – ваша жена, она может сесть рядом со мной.
– Да нет, не стоит.
Он удивленно посмотрел на меня, потом улыбнулся.
– Мы здесь народ ревнивый. У вас-то там, во Франции, все иначе, правда?
– Да, так оно и есть.
– Они все перед отъездом пропустили по стаканчику. Сегодня день получки. Вот в чем дело. Вам что, правда, все равно?
