– А если бы я сказала, что не хочу его видеть и не хочу, чтобы между вами было что-нибудь общее? И что ты обязана считаться с моим мнением?
– Но…
– Я не буду знать покоя, если этот человек войдет в твою жизнь.
Оливия побелела от боли. Казалось, в ее сердце вонзился наконечник копья. Эта женщина дала ей приют. Открыла ей свои объятия и свое сердце… Она уцепилась за край буфета, чтобы не упасть.
– Я пойду… пойду скажу ему, чтобы он уехал.
– Ох… Ох, Ливи… – Вэл упала на стул, закрыла лицо руками и заплакала.
– Не надо! Не плачь. Я отошлю его. Он больше не вернется. – Оливия опустилась на колени и обняла Вэл за талию. – Я больше с ним не увижусь.
– Он был прав. – Вэл вытерла глаза и обхватила руками бледное лицо внучки. – Я хотела сказать, что он лжет, но он был прав. Из-за меня ты отвернулась бы от него и от собственного сердца. Я хотела, чтобы он оказался эгоистом, но эгоисткой оказалась я сама.
– Нет. Никогда.
– Я прятала тебя, Ливи. – Вэл дрожащей рукой погладила Оливию по голове. – Сначала для твоей и моей пользы. Но когда прошло время, стало ясно, что я прячу тебя для себя. Я потеряла Джулию и поклялась, что с тобой ничего не случится.
– Ты заботилась обо мне.
– Да, заботилась. – Продолжавшая плакать Вэл поцеловала Оливию в лоб. – Ливи, я любила тебя и нуждалась в тебе. Отчаянно нуждалась. И поэтому никогда не позволю тебе уйти.
– Не плачь, ба. – При виде ее слез у Оливии разрывалось сердце.
– Я должна повернуться лицом к жизни. Мы обе должны, Ливи. До сих пор я никому не позволяла этого. Когда твой дед пытался поговорить со мной об этом, хотел заставить меня понять, я отворачивалась. Еще несколько дней назад я не стала бы слушать его. Знала, что он прав, но не слушала. А сейчас посторонний человек заставил меня сделать это.
– Всем, что у меня есть, всем, что составляет мою сущность, я обязана тебе.
– Это не долг, – резко сказала Вэл, сердясь на себя. – Мне стыдно, что я заставила тебя так думать. Стыдно, что я отвернулась от тебя, когда ты решила помочь ему написать книгу. Я должна была понять, что тебе это необходимо, но сознательно отвернулась и заставила тебя страдать. Отгородилась от тебя стеной, но была слишком горда и слишком боялась снести ее.
– Я должна знать, почему это случилось.
– А я никогда не позволяла этого. Ни тебе, ни кому-нибудь из нас. – Вэл притянула к себе Оливию и прижалась щекой к ее макушке. – Я все еще не знаю, справлюсь ли. Но твердо знаю одно: я хочу, чтобы ты была счастлива. Не только спокойна. Одного спокойствия человеку мало.
Вэл взяла себя в руки, откинулась на спинку стула и вытерла слезы.
– Будет лучше, если твой молодой человек останется здесь.
– Я не хочу, чтобы он огорчал тебя.
Вэл сделала отчаянное усилие и заставила себя улыбнуться.
– Пусть поживет у нас. Я присмотрюсь к нему и решу, достоин ли он тебя. Если пойму, что нет, то позабочусь, чтобы твой дед как следует выпорол его.
Оливия подняла глаза.
– Он говорит, что очарует тебя меньше чем за час.
– Ну что ж, посмотрим. – Вэл поднялась, достала платок и высморкалась. – Чтобы очаровать меня, красивого лица мало. Я сама буду делать выводы. – После таких переживаний у нее слегка кружилась голова.
– Думаю, мне лучше сходить наверх и посмотреть, в порядке ли комната для гостей.
– Я сама сделаю это. И заодно отнесу рюкзак. – Оливия прикинула его вес. – Мне надо сбегать в центр. Посмотрю, как там дела, и вернусь.
– Можешь не торопиться. Дай мне поговорить с твоим молодым человеком. До сих пор ты никого не приводила в дом. Наверно, не хотела меня расстраивать.
– Он скользкий как угорь.
– Ничего, я тоже не лыком шита.
– Ба, я тебя ужасно люблю.
– Да, знаю. Ступай. Мне нужно привести себя в порядок. Поговорим позже, Ливи, – пробормотала она, когда Оливия пошла к лестнице. – Мы давно не разговаривали, правда?
Оливия взлетела по лестнице и зашагала по коридору. Она влюбилась, но это никому не повредило. Совсем наоборот. Брешь, которая последние месяцы разделяла их с бабушкой, затянулась.
Будущее казалось огромным, чудесным миром с неограниченными возможностями. Счастливая, Оливия настежь распахнула дверь своей спальни. И радость, наполнявшая ее душу, тут же испарилась.
На подушке, в изголовье ее кровати, лежала в потоке света одинокая белая роза.
Она не могла дышать. Голова кружилась. Она рухнула на колени.
Отчаянно хотелось уползти. В шкаф, в темноту.
Оливия боролась с паникой. Она прижала руку к рубашке, опустила глаза и поразилась тому, что на ладони не видно крови.
Чудовище было здесь.
«В доме. Он был в доме». Мысль об этом заставила ее подняться. Но ватные ноги подвели Оливию. Она споткнулась о брошенный рюкзак и по инерции упала на кровать; при этом ее пальцы оказались всего лишь в нескольких сантиметрах от черенка девственно-белой розы.
Она быстро отдернула руку, как будто цветок был ядовитой змеей и мог укусить ее.
«Он приходил в дом, – снова подумала она. – А на кухне была бабушка. Одна». Дрожащая рука потянулась к висевшему на поясе ножу и со свистом выхватила его из кожаных ножен. Оливия молча пошла к двери.
Она больше не беспомощный ребенок и может защитить тех, кого любит.
«Конечно, сейчас его здесь нет. Он давно ушел». Оливия пыталась убедить себя с помощью логики, но все еще ощущала вкус страха.
Она выскользнула в коридор, прижалась спиной к стене, напрягла слух и сжала в ладони горячую рукоять ножа. Она осторожно двигалась от комнаты к комнате, как будто шла по следу оленя. Пристально осматривала каждую, пытаясь заметить малейшее изменение, уловить чужой запах. Возле двери на чердак у нее подогнулись колени.
«А вдруг он прячется там, где заперта память? Вдруг знает, что все драгоценные воспоминания о матери тщательно хранятся за этой дверью?»
Она представила себе, что поднимается по ступеням. Старое дерево предательски поскрипывает под ее ногами. И видит его, стоящего над сундуком с откинутой крышкой. В душном, спертом воздухе распространяется запах матери.
В его руке окровавленные ножницы, с отцовского лица смотрят безумные глаза чудовища.
Когда дрожащие пальцы Оливии коснулись круглой ручки, она почти желала, чтобы так было. Она бы подняла нож и вонзила его в чудовище. Так же, как когда-то оно вонзило концы ножниц в спину ее матери. И прикончила бы его.
Но ее ладонь бессильно лежала на ручке, лоб прижался к филенке. В первый раз она хотела заплакать и не могла.
