Ознакомительная версия.
У своего подъезда он увидел старую знакомую, Катю-завхоза, которая стояла под сломанным зонтиком, глядела на окна их квартиры и пребывала, как ему показалось, в некоторой нерешительности.
Пребывать в нерешительности для Кати, насколько он знал, было несвойственно; но он спешил к ванне, ужину и телевизору и потому лишь коротко поздоровался с ней и проскользнул мимо.
Дверь ему открыла незнакомая женщина с белым, как маска, лицом, одетая в модное светло-серое пальто и сапоги на высоких каблуках. В руках женщина держала какую-то книгу. При виде Бориса женщина застыла, привалившись к стене, а книгу прижала к груди. Глаза ее сделались огромными и уставились на него с совершенно непонятным выражением ужаса и тоски.
Лишь присмотревшись, он узнал в этой чужой испуганной женщине свою жену.
И выронил чемодан.
Жена сделала рукой какое-то отстраняющее движение и рванулась к двери.
Он схватил ее за руку. Она затрясла головой и начала вырываться.
– Ада, Ада, успокойся, это же я, – бормотал он, не на шутку встревоженный ее поведением, – что случилось-то? На тебе же лица нет… Умер, что ли, кто?
И тут она напугала его еще больше. Она перестала вырываться, опустилась на пол, как будто ее не держали ноги, и… не заплакала, не забилась в истерике, а просто опустила голову и замерла так, словно подбитая навылет серая птица.
– Кто? Да говори же!
Он опустился рядом с ней.
– Мой муж.
Она произнесла эти слова тихо, но совершенно отчетливо и ясно.
Да она сошла с ума, догадался Борис. Господи, этого еще не хватало!
– Так, давай-ка мы сейчас встанем, пойдем в комнату, и там ты мне все расскажешь, – ласковым, фальшиво-спокойным голосом запел он, с трудом, под мышки, поднимая Аделаиду, – а что это у нас за книжечка? Ага, учебник немецкого… Ну вот и хорошо, вот и умница, я давно уже говорил – надо учить языки, мало ли где может пригодиться. Может, мы с тобой в Германию поедем или в Швейцарию… Да что же ты так дергаешься-то?!
Усадив (или, вернее, уронив) жену в кресло, Борис принялся шарить по ящикам комода в поисках валерьянки или феназепама.
– Борис…
Он замер с таблетками в руках, не решаясь повернуться.
– Борис, я не сошла с ума.
Тогда он повернулся, всем своим видом изображая уверенность и оптимизм.
– Ну, конечно же, нет! Ты просто устала. Шуточное ли дело – столько лет проработать в школе, среди этих… малолетних… в общем, воспитывая наше молодое поколение. У кого хочешь нервы сдадут!
– Борис, – терпеливо повторила она, – сядь.
Он сел.
– Я полюбила другого человека, а он умер.
В больницу позвонить, Шаховскому, размышлял Борис, он вроде сегодня дежурит. Пусть подскажет, что в таких случаях делать. Не к психиатру же ее вести, в самом деле, разговоров не оберешься… Ах, как это все некстати!
А может, все еще и обойдется? Может, она и вправду переутомилась… Или начиталась своих любимых романов… Или это у нее климакс?
– Ты тут посиди, – сказал он Аделаиде, – а я пойду позвоню кое-куда.
Аделаида тоже встала и вышла следом за ним в прихожую.
– Ты что, не понял меня? – тихо, даже с каким-то любопытством спросила она, глядя, как он набирает номер. – Я полюбила другого человека. Я изменила тебе. Здесь, в этой самой квартире. На этой самой постели.
– Да-да, конечно, не волнуйся, – рассеянно отвечал ей Борис, – все обойдется…
Аделаида покачала головой и повернулась к входной двери.
– Дверь-то я запер, – сказал Борис, глядя, как она крутит и дергает ручку.
– Дай ключ!
– Не дам, – Борис положил трубку обратно на рычаг и сунул в карман оба комплекта ключей, свой и ее.
* * *
– Дай ключ, – в десятый раз, тихо, настойчиво, монотонно просила Аделаида. – Открой дверь, и я уйду. Что тебе от меня надо, зачем мучаешь меня?
Борис, не обращая на нее внимания, листал свою записную книжку. Черт, где же он еще может быть? В больнице его нету, дома тоже, в пивной у Тараса сегодня не появлялся. Может, он у Люськи? Или у Клавы? Так, а их телефоны у меня должны быть здесь, на букву «б»… бабы то есть.
И тут, в тот самый момент, когда Аделаида, бледная, отчаявшаяся, страшная, пошла на него, вытянув руки, как ведьма в «Вие», телефон зазвонил сам. Громко и часто.
Межгород, подумал Борис и поспешно схватил трубку. Другой рукой он отбивался от обезумевшей жены, пытавшейся залезть к нему в карман.
– Да, – сказал он, – да, сейчас я ее позову!
– Я не хочу ни с кем разговаривать! – крикнула Аделаида.
– Извините, минуту, – сказал Борис в трубку и прикрыл ее ладонью, – Ада, поговори. Там иностранец какой-то, говорит, что его зовут Роджерс… Ада? Да что же это за день такой сегодня?! Ада!
* * *
Манечка и Татьяна Эрнестовна ссорились. Манечка обвиняла Татьяну Эрнестовну в приземленности, отсутствии фантазии и вообще в том, что она Карла не любит и ей все равно, жив тот или умер. Татьяна Эрнестовна, высказавшись один раз, что Манечка, как это всем известно, – дура, и потому говорить и спорить с ней не о чем, погрузилась было в гордое, отрешенное молчание. Но надолго ее не хватило.
Казалось, хрупкий налет дружбы в их отношениях исчез, истаял без следа вместе с исчезновением того, ради кого они так неожиданно объединились неделю назад.
Когда же им надоело препираться друг с другом, они накинулись вдвоем на молчаливую, не сводящую глаз с экрана Ирину Львовну.
Ирина Львовна некоторое время совершенно не обращала на них внимания, а потом вдруг резко встала и вытянула вперед руку с зажатым в ней пультом.
– Заткнитесь, вы, обе! – рявкнула она. И это было так неожиданно, что Манечка и Татьяна Эрнестовна послушно заткнулись. И уставились на Ирину Львовну, на лице которой молнией сверкнула радость.
– Я знаю, как можно спастись из падающего самолета, – медленно, с чувством, смакуя каждое слово, произнесла Ирина Львовна.
– Что вы на меня смо́трите? Вы на экран смотри́те!
Татьяна Эрнестовна и Манечка послушно перевели глаза на экран. Потом снова посмотрели на Ирину Львовну.
Ирина Львовна вздохнула.
– Лучший способ спастись из падающего самолета – это не садиться в него, – объяснила она, – это же очевидно. Его просто-напросто не было на борту. Ну, теперь видите? Его имени нет в списке пассажиров!
Да, теперь они видели. На экране, остановленном пультом Ирины Львовны, были фамилии пассажиров с О по Т. Сразу после Раевского Дмитрия, гражданина РФ, там значился Руннер Вольфганг, гражданин Швейцарии. Никакого Карла Роджерса там не было.
– Но… как же это, – пролепетала Манечка, – ведь он должен был лететь именно этим рейсом…
Ознакомительная версия.
