Но в зал уже вбежал Саня Громов.
Преображенец накинулся на французов, сразу на обоих, Фрелона и Демонжо, но настоящего боя не вышло – в воздухе витала табачная пыль.
– Врешь, не уйдешь! – повторял Громов, нанося мощные удары – шпага у него была офицерская, боевая, кованная на Сестрорецком заводе. Табак раздражал его безмерно, однако он теснил противников от распростертого на полу Мишки.
– Преображенцы, ко мне! – с этим криком в зал ворвался князь Черкасский. И в тот же миг Громов ранил Демонжо.
Фрелон соображал быстро. Увидев офицеров, он кинулся к окну, ловко разбил стекло и выскочил с такой быстротой, что Громов только ахнул.
Окно глядело на Невский.
Оттуда послышались крики, ругань, вопли «Имай мазурика!». Наташе было не до них. Она опустилась на колени перед Мишкой. Князь Черкасский помог перевернуть его лицом вверх. Растолкав молодых офицеров, подошел Арист, Мишкиной же шпагой разрезал ему рубаху.
– Плохо дело, – сказал фехтмейстер. – Кто поедет за доктором, господа?
– Я, – сразу вызвался Громов. – Только сперва сдам этого мазурика полиции.
Он указал на раненого в бедро Демонжо. Что касается Фурье – этого уже схватили офицеры.
Полиция в лице Бергмана, как оно обычно и бывает, явилась последней.
Но преображенцы, ругая сыщика, не знали, что несколько человек, его подчиненных, отправлены были преследовать Фрелона, чтобы захватить его в его жилище и арестовать бумаги, которые там наверняка найдутся. Они готовы были потратить на это несколько суток – лишь бы попасть в то самое логово, где, возможно, кроме секретной переписки хранятся формы и штемпели, необходимые для изготовления фальшивых ассигнаций.
Шешковский рассчитал верно – не могла такая афера обойтись без «королевского секрета».
Два дня спустя Фрелон навел сыщиков на жилище Бротара и господина Поля. По иронии судьбы Бротара дома не случилось, а господин Поль был захвачен вместе с клавикордами, которые при нем же и вскрывали.
Когда француз понял, что аббат надул его, восклицаний и проклятий было много.
– Стало быть, настоящие штемпели и формы привезет Сергей Пушкин, ваше превосходительство, – сказал Бергман.
– Ты ловкий немчик, – ответил Шешковский. – Жди к Пасхе повышения в чине. А что этот Нечаев, жив ли? Может ли пойти свидетелем?
– Свезли в Морской госпиталь, к хорошим врачам. Статочно, и выживет, ваше превосходительство.
– Ты молись за него, немчик, – строго сказал Шешковский. – Давай-ка вместе акафист Иисусу Сладчайшему пропоем. От всех бед помогает.
Бергман подавил вздох – у него были на уме не акафисты, а Фрелон.
И не напрасно беспокоился сыщик – Фрелон-таки ушел. По донесениям, он умчался то ли в Дерпт, то ли в Ревель. И затерялся в просторах Российской империи. Надо думать, до поры…
Ледоход в Санкт-Петербурге долог и занятен, есть чем полюбоваться. Сперва Нева высвобождается из-под речного льда, и на это на нее уходит дней пять. Потом она столько же отдыхает, чтобы принять гонимый северным ветром толстый и чистый ладожский лед. Он движется долго – поболее недели, а меж тем набирает силу апрельское солнце. И весь город с нетерпением ждет начала навигации. Город готов встретить корабли из Англии, Дании, Голландии, даже из Испании и Португалии, даже из Америки. Их в навигацию приходит под тысячу, и они везут товары, необходимые для столицы: шпаги французские разных сортов, табакерки черепаховые, бумажные и даже сургучные, кружева, блонды, бахромки, манжеты, ленты, чулки, пряжки, шляпы, запонки и всякие так называемые галантерейные вещи. А из Петербургского порта на те корабли грузить будут иные безделушки, уже российского производства: пеньку, железо, юфть, сало, свечи, полотна…
Путешественники, собравшись ехать за границу морем, сперва присылали узнать о кораблях в порт – на Стрелку Васильевского острова. И туда же приезжали к причалам на Малой Неве в назначенное время. У причалов всегда толпились обыватели – зрелище приходящего или же уходящего корабля под парусами их, кажется, завораживало.
Солнечным майским утром к набережной подъехали верхом двое офицеров-преображенцев в сопровождении денщика и, неторопливо двигаясь вдоль причалов, сверху разглядывали толпу.
– Вот она! – закричал тот, что помоложе. – Эй, расступись! Мадемуазель Шильдер!
Наташа, стоявшая вместе с Аристом и Никишкой возле трех больших сундуков, повернулась и махнула рукой. Она для путешествия переоделась в мужской костюм, а длинную косу подобрала чуть ли не вчетверо и подвязала бантом. На боку была, разумеется, шпага – одна из тех, любимых, с посеребренным эфесом.
Князь и Громов, подъехав, спешились, поклонились.
– Ждете капитана Спавенто? – спросил Громов.
– Да, будем карабкаться на эту посудину все вместе, – отвечал Арист. – Всякий раз, как пускаться в плаванье, завещание пишу.
– А приплывши?
– Рву в клочки.
Князю показалось любопытным, что Арист везет завещание на том же судне, вместе с коим собирается сгинуть в пучине морской, и он стал делать вопросы, одновременно разворачивая фехтмейстера к себе. Арист видел, как князь старается облегчить другу свидание с Наташей, и усмехался.
– Неужели это так необходимо? – спросил Громов.
– Да.
Спорить было невозможно.
Наташа все ему уже объяснила.
– Но вы ведь вернетесь?
– Может быть… если пойму, что мы хоть кому-то тут нужны со своим искусством!
– Какая дикость! – воскликнул, услышав ее слова, князь Черкасский. – Какое свинство! И это – цивилизованное государство на европейский лад!
Он имел в виду, что хорошее государство не привечает иностранцев в ущерб собственным талантам.
– Не расстраивайтесь, князь. В Британии я сделаю себе славное имя и вернусь. После того как… вы понимаете… после этого обо мне заговорят, я выступлю в нескольких ассо и покончу с этим… Там нужны учителя фехтования для знатных девиц, через несколько лет у меня будут прекрасные рекомендации, и я вернусь, – Наташа коснулась рукой его плеча. – Мы встретимся, мы еще сойдемся в зале господина Фишера, у нас еще будут славные ассо…
Но звучало это так, будто терпеливая старшая сестра уговаривает капризного младшего братца.
Громов вздохнул.
– Неужто иного пути нет? – беззвучно вопрошал его неподвижный взгляд.
– Иного пути нет, – так же беззвучно отвечала Наташа. – Три человека, три клинка соединились, чтобы воспитать меня. Я не могу отступить – они слишком много в меня вложили, я перед ними в ответе. И только я могу выступить против убийцы, только я… Может быть, когда верну этот долг…
