Аранья вся в крови лежала распростершись в проходе. Ее сразило по крайней мере шесть выстрелов — агентов ФБР, ЦРУ, Херба Каннелла и Кита. Пропитанная кровью одежда на груди и плечах поблескивала зловещим красным цветом в затемненном зале. Ее красивые томные глаза были широко открыты. Она еще дышала, но едва заметно. Валентина села и с содроганием отвернулась.
— Вэл, Вэл, Вэл, — рыдала, стоявшая рядом на коленях, Орхидея. Ее лицо было в синяках и в крови. — О Вэл, я думала, она убьет тебя… — Слезы струились по щекам Орхидеи, размывая грим. Прерывисто дыша, она потянулась к Валентине и обвила ее руками.
— Боже, Вэл, — задыхаясь от слез, пробормотала она.
— Орхи, — выдохнула Валентина. У них больше не было слов, они просто сжали друг друга в объятиях, обе дрожали.
— Прости меня, прости, — плакала Орхидея, уткнувшись головой в плечо Валентины. — Ты сможешь когда-нибудь простить меня?
Кит не слышал, что ответила Валентина, да ему и не надо было слышать… то, как сестры прижались друг к другу, слезы, бегущие по их щекам, были вполне ясным ответом.
Кит почувствовал, что и его глаза наполняются влагой.
Рецензия и прессаДве недели спустя отложенная премьера «Доктора Живаго» состоялась, все тысяча пятьсот мест театра «Ледерер» были заняты, и больше ста входных билетов продано.
Джоу Донован сидел в четвертом ряду, слушая увертюру к «Доктору Живаго», почти потонувшую во взволнованном гуле премьерной публики. Что за премьера! Каждому пришлось пройти через приборы для обнаружения металла. Все журналы, телеграфные агентства, программы телевидения и бульварные газеты прислали своих представителей. Около двухсот охранников и полицейских стояло в партере, на балконе и около сцены на случай новых беспорядков.
— Чертовски жарко, — приглушенно сказала рядом с ним Рита Доуэрти. — Можно подумать, что тут разреженный воздух. Я слышала — люди платили по две тысячи долларов за билет спекулянтам. Даже мэр Динкинс не смог достать дополнительных билетов.
— Да, — Донован вытянул шею, чтобы посмотреть на Пичис и Эдгара Ледерер, подходящих к своим местам в первом ряду.
Все было непредсказуемо. Такой драмы, которая случилась две недели назад, не происходило в американском театре со времен гибели Линкольна. Четырнадцать человек получили ранения, шестеро из них достаточно серьезные, и были госпитализированы. В том числе, брат Валентины Михаил Сандовский, перенесший восьмичасовую операцию, во время которой чуть не умер.
А убийца… женщина! Боже, что за невероятная история! После трехдневного пребывания в блоке интенсивной терапии она умерла. Отпечатки пальцев не дали никакой информации. Никто не знал, кто она и, похоже, никогда и не узнает.
Огни в зале стали гаснуть. Занавес волшебным образом взлетел вверх.
— Боже мой, — прошептала Рита, затаив дыхание.
Публика раскрыла рот от изумления и разразилась шквалом аплодисментов. Декорация представляла собой великолепный, белый с золотом бальный зал. Стены его были обиты парчой, а высокие колонны, казалось, были сделаны из каррарского мрамора. Канделябры поблескивают как ограненные бриллианты, разливая вокруг свет. Женщины в атласных бальных платьях и мужчины в военной форме или фраках кружатся под звуки вальса Штрауса.
Остановленное во времени мгновение блистательных минувших царских дней.
— Прекрасно, прекрасно, — шептала Рита, уже плененная фантазией.
Два часа спустя исполнители выходили на аплодисменты. Сначала кордебалет под восхищенный свист, затем Вайнона Райдер, Орхидея и другие исполнители второстепенных ролей под бурные аплодисменты.
Наконец, Валентина за руку с Патриком Суэйзи вышла вперед и сделала реверанс, а он поклонился.
Публика неистовствовала. Аплодисменты усиливались криками и свистом. Валентина и Суэйзи встречали аплодисменты лучезарными улыбками, а затем Патрик поклонился Валентине, отступив назад.
Служитель вынес на сцену огромную корзину, полную голубых орхидей. Он протянул ее Валентине, но она отбежала назад и вывела Орхидею из ряда исполнителей.
— Автор этого мюзикла — Орхидея Ледерер, — сказала она в микрофон своим глубоким грудным голосом, — и, по счастливому стечению обстоятельств, — моя любимая сестра. Снова раздался гром аплодисментов, затем гул поднимающихся со своих мест пятнадцати сотен человек. Люди аплодировали Орхидее и Валентине стоя.
Овация продолжалась и продолжалась.
Улыбающиеся губы Валентины задрожали, она явно пыталась скрыть волнение. Орхидея плакала не таясь. Публика кричала все громче, выражая свою любовь, это был один из тех редких, незабываемых моментов в истории Бродвея, из которых рождались легенды.
Внезапно Орхидея протянула руку к корзине с цветами и подхватила горсть голубых орхидей. Она посмотрела на Валентину и бросила цветы в зал. Какая-то девушка взвизгнула и бросилась ловить цветы.
Усмехнувшись, Валентина тоже взяла гореть орхидей и бросила их в первый ряд Пичис и Эдгару.
Голубые Орхидеи снова вместе.
На следующее утро Джина и сенатор Уиллингем завтракали в небольшой квартирке Джины на Манхеттене. По столу были разбросаны остатки их завтрака в южном стиле, а на полу валялись газеты, открытые на театральных разделах.
Все рецензии восторженные, даже Клайва Барнза.
Валентину называли звездой первой величины, Орхидею — новым и одним из самых ярких бродвейских драматургов.
— Прочти еще раз, Чарли, — попросила Джина, поднимая «Нью-Йорк пост» и протягивая ее жениху.
Сенатор подмигнул и прочел требуемое предложение вслух в третий раз.
— «Рыжеволосая танцовщица кордебалета Джина Джоунз привлекла внимание публики своими гибкими движениями и яркостью исполнения». Тебе нравится, дорогая? Мне — очень.
— Звучит как музыка для меня, — вздохнула Джина. — Я так долго и упорно к этому стремилась. Мне было интересно, способна ли я сделать это, — и сделала! Я хочу весь год участвовать в шоу, Чарли, просто, чтобы доказать, что я действительно добилась чего-то на Бродвее. Но потом… — Джина опустилась к нему на колени и обвила его шею руками. — Уделю время на то, чтобы родить ребенка.
— Только одного? — проворчал Уиллингем, пытаясь скрыть охватившее его глубокое волнение.
Джина усмехнулась.
— Одного? А сколько ты хочешь, Чарли? Давай начнем не слишком стремительно. Я уже не так молода, как была когда-то, — поддразнивала она, — и намерена еще потанцевать. Я и мой танец — мы идем в комплексе.
— Как пожелаешь, дорогая, — радостно согласился Уиллингем. — Только давай завтра же поженимся.
