Раздвигая в стороны длинные платья, он осмотрел все углы шкафа в поисках дневников, все еще надеясь на удачу, подобную той, что улыбнулась ему на ранчо, где он нашел дневники, но обнаружил только пару забытых голубых атласных домашних туфель, покрывшихся пылью. Со вздохом он отпустил платья, и они, как прежде, свободно свисали с вешалок, Майк поднял мягкий твидовый пиджак, соскользнувший с плечиков. Это был мужской пиджак, и изрядно поношенный, с биркой портного из Рима; Майк почувствовал, что в карманах что-то есть. Его пальцы нащупали холодные, ровные бусины ожерелья. Он осторожно вынул его из кармана. Возглас удивления сорвался с его губ при виде пяти рядов великолепных больших кремовых жемчужин с роскошной бриллиантовой застежкой. Но он увидел еще и пару потрясающих серег в виде каскада больших рубинов и бриллиантов, которые сверкали в свете пламени камина, как множество маленьких радуг. Майк присвистнул.
– Вот это да-а, Лючи! – воскликнул он. – Это же целое состояние! Теперь я верю, что Поппи была очень, очень богата. Я убедился собственными глазами.
Майк снова осмотрел одежду, заглянул во все карманы, но не обнаружил больше никаких драгоценностей. Вместо этого он нашел множество сложенных маленьких записочек, написанных мелким, стремительным почерком. Бережно разложив их на столе, Майк стал с любопытством их изучать.
В некоторых вообще не было никакого смысла, словно они были написаны полупомешанной женщиной, или это были просто обрывки мыслей, понятных только ей самой. Но в других она мыслила болезненно ясно.
«Чем старше я становлюсь, – писала Поппи, – тем я яснее понимаю, что людей интересует не то, какими мы родимся, а то, кем мы становимся. Обстоятельства формируют нас – обстоятельства и борьба за выживание. И даже когда не остается ничего, ради чего стоило бы жить, мы все равно цепляемся за существование. Поистине странно человеческое сердце!»
А потом еще одна:
«Мне хорошо здесь—с моим уединением и беспорядочными мыслями. Я позволяю моему рассудку бродить, где ему вздумается, подбирая на пути то мысль, то воспоминание… – словно составляя букет из непохожих друг на друга полевых цветов…»
Грустные, безысходные заметки одинокой женщины, скорбно думал Майк, просматривая маленькие листочки бумаги, найденные в ящиках письменного стола в стиле Людовика IV. Их были сотни… Многие написаны на обрывках бумаги, конвертах и даже между строчек зачитанной книги поэм Китса. Заинтригованный, он подошел к красивому книжному шкафу со стеклянными дверцами и стал просматривать книги в поисках других заметок. Было совершенно ясно, что Поппи записывала свои мысли в ту же минуту, как только они приходили ей в голову, записывала на том, что попадалось ей под руку – даже на книгах.
Положив все свои находки на письменный стол, он отправился на кухню за бутылкой вина, потом подкинул еще одно полено в огонь и начал читать заметки снова, пытаясь привести разрозненные мысли Поппи к общему знаменателю.
За окном было темно, и снег падал мягко и плавно. Только треск поленьев в камине и мерное тиканье маленьких серебряных часов с херувимами тревожили тишину, пока Майк всю ночь работал при свете лампы с большим розовым абажуром.
Он долго читал, иногда бросая беглый взгляд на попугая; Лючи в своей золотой клетке спал, спрятав голову под крыло. Казалось, он был доволен, словно чувствовал присутствие Поппи, хотя и не видел ее… быть может, ему снилось, что она снова рядом с ним в их одиноком изгнании, гладит его перья нежными любящими пальцами, нашептывая сокровенные мысли, секреты своим тихим, мелодичным голосом… Словно ему снилось, как они жили с Поппи с самого начала – в маленькой холодной комнатушке в Марселе, и больная девушка кашляла в мансарде громким надрывным кашлем, в котором уже слышались признаки конца, и бедная вдова рыбака на первом этаже загоняла своих ребятишек домой, когда они, расшалившись, выбегали из комнаты, словно боясь, что они испортятся, если хотя бы парой слов перекинутся с девушками, жившими по соседству…
1899, Франция
Поппи сидела за чашечкой кофе в маленьком марсельском кафе-баре, которое посещали в основном рыбаки. Она собиралась просидеть здесь так долго, как только выдержит. Она думала о пяти франках и семи сантимах в своем кармане. Ее дорогой кожаный саквояж, вмещавший все ее оставшиеся вещи, был обшарпанным и грязным – и невыносимо тяжелым. Поппи с ужасом думала о том моменте, когда ей нужно будет взять его и снова трогаться в путь.
Стоял октябрь, и яркое голубое небо с нещадно пылавшим раскаленным летним солнцем, мучавшим ее во время бесцельных скитаний от Италии до юга Франции, теперь стало серым. Порывистый ветер ударил в окно, и занавески надулись, как паруса корабля; Поппи зябко повела плечами и стала несмело рассматривать уютный интерьер кафе. Рыбаки в тяжелых синих свитерах и высоких резиновых сапогах, облокотившись на цинковую стойку, попивали дешевое красное вино. Из печи струился аромат свежего румяного хлеба, мучивший Поппи. Изнывая от голода, она опять думала о том, как мало осталось в ее кошельке. Уже почти целую неделю она держалась на буханке хлеба, которую покупала в самой дешевой булочной перед закрытием, и на чашечке крепкого кофе с молоком, которую изредка позволяла себе, чтобы просто согреться и хоть как-то бороться с подступавшей слабостью.
Владелец кафе вынырнул из двери рядом со стойкой, взял пустую чашку из-под кофе и взглянул на нее вопросительно.
– Eh bien, mademoiselle. Vous désirez quelque chose?[1]
– Non, non, mersi, m'sieur,[2] —пробормотала она, соскальзывая с невысокого стула и подхватывая саквояж.
– Au revoir, mademoiselle,[3] – сказал он, во взгляде его было любопытство.
– Мсье? – окликнула она его, обернувшись с надеждой. – Я хотела вас спросить… простите, мсье, я ищу работу. Я просто подумала… может быть, вам нужен кто-то… подавать на стол или убирать кафе… любую работу.
Она была такой молодой и такая грусть была у нее на лице, что он заколебался.
– Что ж… – начал он.
– Анри? Что случилось? – из двери выглянула его жена. – Что ей нужно?
– Работу. Я подумал, она могла бы помочь нам с тарелками?..
– С тарелками? Она? – темные глаза женщины сверлили Поппи. – Могу поклясться, она в жизни не вымыла ни одной тарелки! Да и потом, интересно, зачем ей работа? Это платье на ней стоит целое состояние.
Владелец кафе виновато пожал плечами, избегая взгляда Поппи.
– Извините, мадемуазель, – пробормотал он, поспешно вытирая цинковый столик. – Очень сожалею, но…
Вот так всегда, думала Поппи, уныло выходя на узкую улицу. Неважно, какой бедной, несчастной и обносившейся она выглядела, было в ней что-то, что говорило окружающим, что она не такая, как они. Никто не хотел нанимать ее, ни те женщины на роскошных курортах у озера Комо, где Поппи пыталась найти работу в качестве компаньонки, пи в Лозанне, где она поместила объявление в местной газете. Она дала адрес скромного пансионата, где за сумму, которая всего год назад означала для нее просто маленькую коробку изысканного парижского шоколада, ей предоставили комнату и три раза в сутки еду.
