Уайатт предложил маме кресло, которое раскладывалось в узкую неудобную кушетку, и она без лишних слов согласилась, явно решив выспаться любой ценой. Для себя Уайатт придвинул поближе к моей кровати высокий стул для посетителей, сел и взял меня за руку, потянувшись через ограждение кровати. От этого жеста у меня сбивчиво застучало сердце, потому что я люблю его, а он умеет угадывать, когда мне особенно нужны маленькие и безмолвные знаки внимания.
– Если сможешь – поспи, – прошептал он.
– А ты?
– И я прикорну рядом. Я привык спать урывками и в неудобных позах.
Это правда, ведь он все-таки коп. Я сжала его пальцы и попыталась устроиться поудобнее, что было почти невозможно из-за ноющей головы и саднящих ссадин. Но едва я закрыла глаза, ко мне вернулось давнее умение засыпать где угодно и когда угодно.
Я проснулась в темноте: когда я задремала, Уайатт погасил неяркие лампы. Лежа неподвижно, я прислушивалась к размеренному дыханию двух спящих людей – мамы в ногах моей кровати и Уайатта справа. Эти звуки убаюкивали. Не знаю, сколько я проспала, но какая разница? Мне спешить некуда.
Головная боль и не думала утихать, но тошнота почти прошла. Мысленно я начала перебирать дела из списка самых необходимых: позвонить Линн и на пару дней передать под ее управление фитнес-клуб, попросить Шону полить мои цветы, договориться, чтобы пригнали со стоянки торгового центра мою машину. Видимо, я пошевелилась, потому что Уайатт мгновенно проснулся и потянулся к моей руке.
– Как ты? – шепнул он, чтобы не разбудить маму. – Ты проспала меньше часа.
– Да ничего, лежу и думаю, – еле слышно ответила я.
– О чем?
– О предстоящих делах.
– Ни о чем не беспокойся. Просто скажи, что надо сделать, и я сам справлюсь.
Я украдкой улыбнулась – впрочем, в темноте Уайатт все равно не смог бы разглядеть мою улыбку.
– Вот об этом я и думала. Пыталась вспомнить, что надо сделать.
Он тихонько фыркнул.
– Как я сразу не догадался.
Темнота придала мне смелости.
– А еще я не понимаю, как ты можешь видеть меня в крови и грязи и все-таки хотеть. – Я совсем понизила голос – ведь в двух шагах от нас лежала моя мама. Одним ухом я прислушивалась к ее дыханию: нет, по-прежнему ровное – значит, спит.
Уайатт молчал так долго, что меня снова начало подташнивать, как будто за минувший день мне не осточертела тошнота. Потом он ласково провел по моей руке пальцем.
– Я всегда хочу тебя. – Его страстный шепот как нельзя лучше подходил для темной комнаты. – Не важно, как ты выглядишь. Дело в тебе, а не в твоем теле, но если честно, меня заводят и твоя попка, и грудь, и аппетитные губы, и все остальное.
– А мои ножки? – поинтересовалась я.
Наконец-то мне полегчало! С каждой минутой мое состояние менялось к лучшему. Если Уайатту не наскучит разговор, через полчаса я выйду отсюда своим ходом.
Он приглушенно рассмеялся:
– Они тоже хороши. Особенно когда обнимают меня за талию.
– Тсс! – шикнула я. – Мама рядом.
– Она спит. – Он поднес мою руку к губам и прижался к ладони теплым и влажным поцелуем.
– Ага, жди и радуйся, – вдруг послышалось с кушетки.
Опомнившись, Уайатт расхохотался и ответил:
– Непременно, мэм.
Обожаю его. Разговор в темноте сразу поднял мне настроение, с души как будто свалился камень, потому что жалеть себя – тяжкий труд. Я пожала Уайатту руку и со счастливой улыбкой провалилась в сон. Ну и пусть болит голова! В остальном-то все хорошо.
Сон не продлился и десяти минут: в палату вломилась медсестра и включила свет, чтобы выяснить, сплю ли я. Так я и знала.
На рассвете Уайатт уехал домой, принять душ и переодеться перед работой. Я ни минуты не сомневалась в том, что большую часть рабочего дня он посвятит просмотру записей камеры наблюдения со стоянки и попыткам разглядеть номер того «бьюика». За ночь Уайатту удалось вздремнуть еще несколько раз, и каждый раз ему мешала медсестра, заходящая выяснить, не окочурилась ли я от кровоизлияния в мозг. Я, к счастью, не собиралась помирать, но ощущала острый недосып.
Мама зашевелилась около семи, куда-то ушла и вернулась со стаканом, источающим божественный аромат кофе, но не предложила его мне, а схватилась за свой мобильник. Я последовала ее примеру, позвонила Линн в клуб, сообщила о моих очередных злоключениях и договорилась, что она заменит меня на пару дней. С такой головной болью мне нечего было и думать о том, чтобы вернуться в строй сегодня или завтра.
Вести свой разговор и одновременно прислушиваться к чужому – искусство, совершенство в котором достигается практикой. Мама виртуозно владеет им. И я владела в подростковом возрасте, в силу необходимости. Ценный навык я не утратила, просто давно не практиковалась. Из подслушанных разговоров я узнала, что сегодня мама закрывает сделку по одному дому, а показ решила перенести на более позднее время. Еще мама как-то между делом ухитрилась звякнуть Шоне, но либо не называла ее по имени, либо я прослушала, поэтому появление Шоны в палате ровно в половине девятого стало для меня полной неожиданностью. Моя сестрица явилась в облегающих джинсах, узком топе на тонких бретельках с пайетками и кожаном блейзере, небрежно наброшенном на плечи. На работе она в таком виде не появляется, значит, взяла отгул. Я уже упоминала, что Шона юрист, чуть ли не самый младший в фирме, где трудятся сплошь звезды, и отношение к молодежи соответствующее. Понять не могу, зачем Шона вообще цепляется за эту компанию, она и в одиночку не пропадет. Шона рождена для того, чтобы быть хозяйкой собственной юридической фирмы и пользоваться бешеным успехом. Кому придет в голову отказаться от ее услуг? У Шоны есть все, о чем только может мечтать юрист: гениальность, неотразимые ямочки на щеках и умение быть беспощадной.
– А ты почему не на работе? – спросила я.
– Подменяю маму, чтобы она завершила сделку. – Шона устроилась на стуле, где провел ночь Уайатт, и принялась грызть яблоко.
Я смотрела на это яблоко во все глаза. В больнице из еды мне предложили только колотый лед – очевидно, на всякий случай, если вдруг врачи решат, что мне требуется экстренная операция на мозге. Эти самые врачи не спешили принимать решение, а я умирала с голоду. Вот это да! Удивившись, я прислушалась к своим ощущениям. Да, тошнота почти утихла. Конечно, замахиваться на яичницу с беконом и тост я пока не отважусь, но влегкую справлюсь с йогуртом и бананом.
– Хватит пожирать глазами мое яблоко, – невозмутимо изрекла Шона. – Все равно не дам. Завидовать некрасиво.
Я машинально попыталась оправдаться:
– Ничему я не завидую. Я вообще думала о бананах. Напрасно ты отпросилась с работы, меня же сегодня утром выпишут. Говорили, что я проведу в больнице всего одну ночь.
