Я закрыла лицо руками, помассировала лоб и пробормотала:
— Ричи не привел бы Джессику сюда. Может, она следила за ним?
Я посмотрела на Касс сквозь пальцы. Похоже, ее уже не интересовала ни эта версия и ни какая другая.
— Но, может, Ричи сказал Джессике, что он ошибся, что он все еще любит меня? Может, его гложет мысль о возможности потерять большую часть состояния? Так или иначе, он решил вернуться ко мне. Она выследила его — и убила!
— Зачем?
— Зачем?
— Эта женщина — по сути своей хладнокровна. Она зарабатывает в год…
— Полмиллиона баксов.
— Вот-вот. Она могла бы легко заработать столько же в любом другом месте, если не больше. Так? И зачем такой женщине, как Джессика, убивать мужчину только за то, что он решил вернуться к своей жене?
— Может, она спятила?
Я сказала это из ревности — я знала, что этого не может быть. Джессика могла восхищаться жизнелюбием Ричи, ее могло привлекать его богатство, его сексуальные способности. Но если он бросит ее… Я была абсолютно уверена, что Джессика не умрет от горя. Наверно, она расстроится, пару дней не будет есть, потеряет пару фунтов…
— Хорошо, хорошо. Может, она и не сошла с ума. Может, она была разъярена?
— Разъяренные люди не вонзают нож, моя дорогая. Разъяренные люди имеют своих поверенных для переговоров о разделе имущества на весьма благоприятных для них условиях.
Когда Касс ушла, чтобы переодеться для школы я стала ждать Гевински. Но его все не было. И так как ни один громила в полицейской форме не попытался удержать меня в библиотеке, я поднялась наверх, в свой кабинет.
Эта комната была очень уютной, хотя по площади она подходила для постановки «Аиды». Во времена короля Эдуарда такая комната, видимо, предназначалась для гардеробной хозяйки дома. Сейчас все, что осталось от прошлого, — старинный письменный стол, кресло и малиновая кушетка, более подходящая для утомленной проститутки, чем для приличной леди. Я прилегла. Меньше двенадцати часов назад я сидела за этим столом, попивая лимонный чай Зингер, и выставляя последние отметки за экзаменационные работы. Через боковое окно была видна невысокая каменная стена, отделявшая Галле Хэвен от Эмеральд-Пойнт, имения Тиллотсонов, узкая полоска леса между двумя поместьями, заканчивавшаяся тропинкой, которая вела к мысу, да величественные липы, скрывавшие корт Тиллотсонов. Их дом был довольно далеко от корта, поэтому единственное, что можно было разглядеть, это узкая полоса сине-серой шиферной крыши.
Вид за окном был приятным и спокойным. Вдруг что-то задвигалось внизу, у деревьев. Я вскочила с кушетки, как ужаленная: на краю леса, на ничейной земле между двумя поместьями, совсем рядом с дорогой, рядом с гигантской голубой елью стояли на коленях двое мужчин в оранжево-синих ветровках. Я не могла разобрать, что они там делают — помчалась через весь дом в комнату Бена, схватила его бинокль и быстро вернулась назад.
Оранжево-синие ветровки оказались форменной одеждой, продававшейся в специальном магазине округа Нассау. Я настроила бинокль. Чернокожий парень растянул белую ленту рулетки, видимо, над следами от автомобильных шин. Второй, похоже, давал указания первому, как замерять. Очень осторожно я открыла окно. Но ничего не услышала:
И не увидела. По крайней мере, ничего примечательного. Казалось, что парень с рулеткой просто тянул время. Лесная полоса не могла дать ключа к разгадке, поскольку почти все, кто играл в теннис со Стефани Тиллотсон или ее мужем Картером, парковали свои машины именно там — оттуда до корта было ближе, чем от дома. Как утверждает Стефани, которая по праву рождения знает все, владельцы имений на северном побережье убеждены, что если из дома слышен звук удара мяча о ракетку, корт находится слишком близко. Я еще раз настроила бинокль. То, что я сначала приняла за черный ящик кабельного телевидения, оказалось крылом автомобиля. Спортивного автомобиля. Я бросилась в ванную, чтобы лучше разглядеть его. Это оказалась машина: низкая, с аэродинамической коррекцией, черная, похожая на равнобедренный треугольник. Хотя я совершенно не разбираюсь в спортивных машинах, это, по-моему, был «ламборгини дьябло». Ричи признался однажды, что находится за пределами возможного. «Покупка такой машины морально не оправдана, — говорил он. — В высшей степени возмутительная цена — 239 тысяч долларов». Может, он все-таки решился?
Спускаясь по большой, отделанной мрамором лестнице, я услышала шарканье внизу. Я перегнулась через перила и увидела двух медицинских экспертов, вывозивших то, что раньше было моим мужем, завернутого так, чтобы поместить его в мешок для трупов. Человек в полицейской форме выскочил вперед, чтобы открыть дверь. В детективных фильмах подобные мешки всегда хорошо сшиты, тонкая молния издает скрипучий, усиленный звуковым сопровождением шум. Но так в Голливуде. А здесь Лонг-Айленд. С моего места не было видно никаких молний. Похоже, полицейское управление округа Нассау пользовалось огромными безо всяких молний мешками. Ричи был бы возмущен. Столь жалкий уход такого респектабельного мужчины! Полицейский продолжал наблюдать, как команда медицинских экспертов укладывала труп в машину скорой помощи. Я вытянула шею. Задние дверцы машины были открыты, готовые принять тело.
Я прищурилась. Что-то знакомое… чуть в стороне от желтой ленты, огораживавшей место преступления. Солнечные зеркальные очки, обтянутые черными брюками ноги, черная куртка и черная мотоциклетная шапочка. Маделейн Берковиц. Она сказала Касс, что собирается домой, но осталась и наблюдала за последними мгновениями пребывания Ричи Мейерса в Галле Хэвен. Она вздрогнула, услышав хлопок дверей скорой помощи, повернулась и быстро пошла по аллее, разбрасывая ногами гравий.
Зазвонил телефон.
— Привет, — услышала я.
Конечно, это Алекс. Он никогда не скажет: «Здравствуй, мама» или «Ты оставила срочное сообщение. Я волнуюсь. Скажи скорей, что случилось?».
— Алекс? — спросила я, хотя сомнений не было — его голос, глубокий баритон с легкой хрипотцой. Голос великого певца рок-н-ролла. Если он когда-нибудь станет знаменитым, то поклонники, включив радио и услышав только одну ноту, скажут; «Алекс Мейерс».
— Что «лучилось?
— Где ты, черт побери, был? Уже восемь утра. Тишина.
— Алекс, послушай, случилось нечто ужасное.
— Что?
— Не что, а с кем. С твоим отцом.
— И что? — поинтересовался Алекс с таким равнодушием, как посетитель второразрядного ресторана интересуется набором дежурных блюд: сердечный приступ, автомобильная авария, дорожное происшествие.
