— Надо дождаться конца этого дела, — сказал он себе. — Было бы малодушием бежать от ответственности.
Если бы не эта мысль и не опасение, что за его преступление может пострадать невинный, он охотно бежал бы из этого тесного мира в Австралию и поселился бы среди обширных пастбищ и голубых озер, где мог быть свободен как дикий король. До сих пор он любил свой Кентский дом более всякого другого места в мире, но в этот день сердце его сжималось при виде окрестного ландшафта, стесненного лесами и холмами, которые, казалось ему, он мог достать рукой.
— О, Боже, зачем я поспешил? — думал он. — Зачем я не дождался случая, когда мог бы рассчитаться с ним, не рискуя ошибиться? Я терпел долго и мог бы потерпеть еще немного. Разве моя ненависть могла остыть? Выстрелить наудачу, в темноте! Однако я был уверен, что вижу его лицо. Не дьявол ли подшутил надо мной? Я выпил вчера, вероятно, очень много, потому что не помнил себя после того, как увидел его. Но я вполне владел собою, когда выстрелил, и готов поклясться, что видел его лицо.
Редмайн никогда не был суеверен, но теперь готов был признать себя жертвой какой-нибудь сверхъестественной силы, так был он уверен, что лицо человека, в которого он выстрелил, было оригиналом миниатюрного портрета в медальоне.
Он ходил взад и вперед мимо цветочных гряд, на которых все еще цвели розы, — не тепличные розы, а целые кусты, свободно разросшиеся в ширину и в вышину, — розы, которые так любила Грация, которыми жена его украшала лучшую гостиную в праздничные дни, Некоторые из кустов были старше его.
Он ходил взад и вперед в агонии сомнения и ожидания. Был третий час, и следствие в Клеведоне должно уже было подходить к концу. Каков будет результат? Что, если никто не будет заподозрен? Как ему поступать в таком случае? Позаботиться о своей безопасности и бежать немедленно в Австралию? Но что, если после его отъезда обстоятельства сложатся так, что невинный будет заподозрен, осужден и повешен за его преступление, прежде чем он узнает об этом?
«Нет, — сказал он себе решительно. — Я не способен на такую низость. Я останусь здесь и буду молчать, пока это не может принести никому никакого вреда, но лишь только кто-нибудь будет заподозрен, я выдам себя».
Он стал думать о том, что должно последовать за таким поступком. Тяжело будет умереть на глазах людей, которые знали его с детства и всегда любили и уважали, тяжело обесчестить доброе старое имя Редмайнов, обесчестить таким пятном, которого не смоют несколько поколений честных Редмайнов, тяжело предстать пред людьми в качестве ночного убийцы и негодяя, не давшего своему врагу даже возможности защищаться, тяжело умереть на эшафоте проклятым своими ближними. Что скажут Джемс и Ганна, когда узнают об его поступке? Он вспомнил свое прекрасное австралийское поместье и все, что он мог бы сделать там, и жизнь, На которую он утратил право, показалась ему необычайно прекрасною.
Он ничего не ел со вчерашнего дня, но время от времени в течение долгих часов мучительного ожидания подкреплял силы вином. Напрасно уговаривала его мистрис Буш съесть кусочек поросенка с луком и шалфеем, которого она приготовила в этот жаркий день как нечто «легкое и вкусное». Он отказался от обеда и продолжал ходить по саду, прислушиваясь к отдаленному бою церковных часов и ожидая известий из Клеведона. Он надеялся, что кто-нибудь придет сообщить ему о результате следствия.
И надежда его оправдалась. В половине шестого муж мистрис Буш вернулся к вечернему чаю, который он обыкновенно пил в задней кухне, среди кадок, метл и щеток, потому что мистрис Буш считала главную кухню с ее белоснежною печкой и блестящим таганом комнатой слишком парадною для ежедневных трапез.
Очень тихо и робко, как человек, не понимающий для чего его сотворила природа и считающий себя лишним атомом в мире, возвращался обыкновенно Буш домой, но в этот день он вошел в заднюю кухню с гордым и торжествующим видом и с сознанием своего значения как обладателя новостей, которые в его власти сообщить, в его власти утаить.
— Итак… — начал он торжественно, усаживаясь между узким столиком и оконною рамой.
— Что такое, — сердито спросила мистрис Буш, отрезая ломоть хлеба большим кухонным ножом. — Господи, как он важничает! Что ты сидишь, раскрыв рот как пугало? Что случилось?
— Если ты не хочешь знать, я не скажу, — проворчал мистер Буш. — Что ты лезешь на меня, словно хочешь отрезать мне нос?
— А ты не выставляй его, — проворчала жена презрительно. Что ты важничаешь, как индейский петух? Я вижу, что ты таскался в Клеведон вместо того, чтобы работать, и узнал там какую-нибудь новость об убийстве.
— Я никуда не таскался, но кое-что знаю, — возразил Буш оскорбленным тоном.
— А если знаешь, так говори! — воскликнула мистрис Буш в сильнейшем негодовании. — Терпеть не могу, когда люди так ломаются.
— Так я тебе вот что скажу, — начал Буш, едва выговаривая слова ртом, набитым хлебом и маслом. — Следствие кончено, и когда я шел домой, встречается мне Сам Гринвей и говорит: «Ну, Буш, слышали ли вы о следствии?» Нет, говорю, Самуэль, не слыхал. А он говорит: «Я был у южной сторожки и там все разузнал. Подозрение пало на Джозефа Флуда, грума сэра Френсиса, и он уже арестован. И все дело вышло из-за дочери Бонда, которую Джозеф приревновал к этому лондонскому франту, с которым она кокетничала, и Джозеф застрелил его из ревности».
— Бессовестная! — воскликнула мистрис Буш. — Я всегда говорила, что она не кончит добром с своими раскрахмаленными юбками и шейными лентами, несмотря на то, что отец ее такой набожный методист, каких мало. Повесить следовало бы ее, если в законах страны есть смысл и справедливость, а не этого бедного молодого человека.
Буш, принявшийся за овощи, сомнительно покачал головой. Такое перенесение преступлений на их первоначальную причину было для него совершенно новою идеей.
— Мне кажется, что если Джозеф Флуд застрелил человека, то Джозеф Флуд и должен отвечать за свое преступление. Джанна вела себя легкомысленно, я ее не оправдываю, но девушки все на один лад.
— Вот как! — воскликнула мистрис Буш, подавляя свое негодование. — Стоит только девушке быть красивою, чтобы всякий дурак взял ее сторону. Господи! Как вы меня испугали, мистер Редмайн.
Восклицание это было вызвано появлением в окна Ричарда Редмайна. Он слышал новость, сообщенную Бушем.
— Флуд в темнице? — спросил он со смертельною бледностью на лице.
— Да, сэр, его посадили в Кингсберийскую тюрьму. Так, по крайней мере, сказал мне Самуэль Гринвей, а он никогда не лжет.
Редмайн не стал слушать более. Он отошел от окна, зашел в дом, чтобы подкрепиться в последний раз вином и отправиться в Кингсбери. Он не хотел, чтобы невинный страдал за его грех.
