– Я уже заказал обед, – сказал он. – Это будет нечто особенное. С хорошим вином. – Он взглянул на нее и улыбнулся. – Сегодня у нас праздник.
Только очень смелая или очень глупая женщина рискнет завести с ним роман, отчужденно подумала она. Можно восхищаться ужасающей красотой тигра, но обнять его никому не придет в голову.
– О чем вы думаете?
– О вас, – ответила Катарина. – Я представляла вас совершенно не таким.
– Каким же? Этаким изнеженным, пресыщенным вырожденцем из фильма Феллини? Извините, если разочаровал вас.
– Как вы могли меня разочаровать?.. Вы не нуждаетесь в моих комплиментах. Но признаюсь, я не ожидала от вас такого дружеского расположения. Я ведь всего-навсего ваша дальняя родственница, очень дальняя. И как таковая могла надеяться лишь на то, что вы покажете мне Виллу.
– Скажу откровенно: большинству посетителей и в самом деле пришлось бы довольствоваться этим. Но ведь и вы тоже не нуждаетесь в комплиментах. На нашем фамильном дереве вырос прекрасный цветок. – Он громко рассмеялся. – У вас необыкновенно выразительное лицо – не хмурьтесь, пожалуйста, я пошутил. А вы знаете, итальянки никогда не делают гримас – боятся, как бы не образовались морщинки. Но я не люблю застывших лиц. И я люблю людей, знающих, что они чувствуют.
– Ничего не могу с собой поделать. Не потому ли ваша мать так хорошо сохранилась? Я никогда не видела такого молодого лица в ее возрасте.
– Ей восемьдесят два. Конечно, тело выдает ее годы. Но она все еще красива. Однажды маленьким мальчиком я видел, как она собирается на прием. Это было еще до войны, и она надела брильянты Маласпига. Она была похожа на небесное видение. Война отняла у нас брильянты и почти все, что мы имели. Мой отец, видите ли, сотрудничал с фашистами, и на некоторое время мы оказались изгоями. И все беднели и беднели. Не помогла даже женитьба на Франческе, ибо денег у нее оказалось недостаточно, чтобы компенсировать наши потери.
Он закурил одну из своих сигарет с монограммой. Солнце озаряло зеленые холмы, серебрило крыши Флоренции. Окна ресторана были притенены листьями плюща; здесь, на этой высоте, веял прохладный ветерок.
– Поэтому вы и женились на ней – ради денег? – спросила Катарина, которой его откровенность придала смелости. Прежде чем ответить, он метнул на нее быстрый взгляд.
– Вы в самом деле прямодушный человек, – сказал он, внезапно улыбаясь. – И мне это нравится. Да, конечно, я не мог не учитывать ее приданое. У нее было все, что требуется от хорошей жены. За исключением одного важного обстоятельства, которого в то время мы, к сожалению, не знали. У нее не может быть детей. С одной только этой точки зрения женитьба была катастрофически неудачной. Конечно же, это не ее вина, но сознание, что у нее не может быть детей, терзает ее. Я говорил ей, чтобы она не чувствовала себя виноватой. На все воля Божья.
– Но ведь она знает, как вы хотите продолжить свой род, и, должно быть, очень мучается. Извините.
– У вас доброе сердце, – сказал он. – Вы сострадаете женщине, которую видели всего один раз. И я думаю, что она вряд ли сказала вам хоть слово, кроме «хэлло». У нее на удивление спокойный характер. Она одна из тех женщин, что к старости обращаются к религии, надеясь найти в ней утешение после всех перенесенных разочарований. Но сейчас она так ожесточена, что даже не ходит на мессу. И все же, когда мы в Замке, я настаиваю, чтобы она непременно ее посещала. Этого от нее ожидают.
– Если вы так бедны, – сказала Катарина, – не понимаю, как вы можете содержать Виллу и Замок, – боюсь, что я вновь проявляю прямодушие, но ведь, согласитесь, ваш образ жизни требует много денег.
– А я и не говорил, что беден сейчас. Я говорил, что мы сильно обеднели после войны. Но на деньги жены я смог открыть свое дело. И весьма преуспел.
– Какое дело?
– Торговлю антиквариатом. Мебелью, фарфором, скульптурами, произведениями искусства. Я веду очень прибыльную экспортную торговлю, у меня много магазинов в разных столицах: в Париже, Нью-Йорке, Западном Берлине, Стокгольме. Этот, самый последний, мы открыли всего год назад. Не так-то просто заинтересовать шведов искусством юга. У них естественная тяга ко всему мрачному. Их мебель похожа на их женщин. Прекрасные, но строго функциональные линии. А теперь я отвезу вас домой и оставлю наедине с нашими семейными анналами. На три часа у меня назначено деловое свидание.
На Вилле она не встретила никого из хозяев. Дверь открыл все тот же заспанный лакей. Тишина стояла такая, что стук двери прозвучал как пушечный выстрел.
– Сиеста, – сказал Алессандро. – Весь дом спит. Но, по-моему, это глупая привычка, у меня, во всяком случае, нет лишнего времени. В библиотеке все уже приготовлено для вас.
Я вернусь к пяти. Мама пригласила вас к чаю. Чувствуйте себя как дома.
В библиотеке было прохладно, полуопущенные жалюзи преграждали путь солнцу. Осмотревшись, она направилась к центральному столу. Там лежала небольшая пачка писем, перехваченная коричневой ленточкой, альбом с фотографиями, большой конверт с поломанной печатью, полный каких-то документов. Она подсела к столу и развязала письма. Было без десяти три. «Куда пошел привратник? – подумала она. – Скорее всего в привратницкую – продолжать сон». Напряженно прислушиваясь, она делала вид, будто читает письма. Кругом царило полное безмолвие. Она подошла к окну и выглянула наружу. Библиотека помещалась в задней части Виллы; ее окна выходили в искусно разбитый большой сад, который мог бы украсить собой любой загородный особняк. Итальянские сады имеют свои особенности: для их украшения широко используется вода. Фонтаны, бассейны, скалы с искусственными водопадами, и везде – прекрасные мраморные статуи, мерцающие в темно-зеленых уголках, кое-где прикрытые плющом или выставленные в самом центре клумб или газонов. Она приспустила жалюзи. Сад был тоже пуст. Затем она тщательно осмотрела комнату. Большой камин, возле которого расставлены самые удобные кресла. Красивая мраморная столешница на резной подставке черного дерева, огромные безобразные часы в стиле барокко. Она вынула из своей сумки жучок, снабженный магнитным присоском. Записывающий механизм был с пачку сигарет. Чтобы жучок эффективно работал, его следует устанавливать не ниже, чем на пять футов над полом. Только такая высота обеспечивает достаточно отчетливую запись без применения дополнительного усилительного устройства.
Фрэнк Карпентер дал ей простой переносной аппарат, пригодный для ограниченного использования в комнате. Он реагирует только на человеческий голос. Это позволяет записывать все сказанное без каких-либо пропусков или перебоев. Она сунула пальцы под столешницу, они оказались все в черной пыли. Стало быть, никто не протирает мебель в сколько-нибудь труднодоступных местах. Она прикрепила маленькое записывающее устройство под столешницей, далеко сзади. Для этого у нее было два присоска. Спрятать жучок было труднее. Она посмотрела вверх: на стене висел великолепный пейзаж, можно было бы попробовать прикрепить жучок к раме, но оттуда его могли смахнуть тряпкой при уборке. По другую сторону камина стоял книжный шкаф, закрытый тонкой позолоченной решеткой. Приподнявшись на цыпочки, она осмотрела десятый ряд книг. Это было полное собрание орнитологических работ, и, когда она прикоснулась к ним пальцем, они оказались такими же запыленными, как и столешница внизу. Вряд ли кто-нибудь будет трогать их или чистить на такой высоте. Она просунула жучок сквозь решетку и прикрепила его к стене. Теперь всякий разговор в библиотеке, если, конечно, не будет никакого сильного шума, будет отчетливо записан на пленку. Установив жучок и устройство, она закурила сигарету; но у сигареты был какой-то неприятный привкус, и она отбросила ее. Курение в Италии отнюдь не такое удовольствие, как дома. Вероятно, здесь просто другая атмосфера. Она была сама удивлена, с какой легкостью сделала этот первый шаг. И все потому, что кузен доверяет ей. Он оставил ее одну в доме, она может заходить в любую комнату, осматривать даже то, что не предназначается для посторонних глаз. Между камином и телефоном стояла конторка. Катарина подошла к ней и попробовала, открывается ли крышка. Крышка сразу же открылась. Ни один из ящиков не был заперт. У нее не было причин колебаться или чувствовать угрызения совести, роясь в столе. Ведь для этого она сюда и приехала, и все же она испытывала нелогичное чувство неловкости, читая чужие бумаги и обыскивая чужие ящики.
