– О, черт, – проговорила она, задыхаясь. – Мне хотелось перетерпеть, но, черт возьми, до чего же больно!
– Кричи сколько хочешь. Ори во всю глотку! – посоветовал Дэвон, надеясь, что его ободряющая улыбка скроет владеющий им страх. – Но прежде всего давай-ка освободим тебя от этих мокрых тряпок. Ты будешь рожать на ложе из теплых мехов, покрытых шелком. Ну скажи, кому еще из женщин так повезло?
Его слова не произвели должного впечатления на Лили. Она ворчала, не умолкая, пока Дэвон осторожно снимал с нее мокрую одежду и укутывал в мягкий, как масло, вишневый бархат. Оставив ее сидеть у сундука с сокровищами и не обращая внимания на ее ворчание, он устроил ей пышное ложе из кроличьего и лисьего меха.
– Возьми лучше муслин, – деловито посоветовала Лили, увидев, что Дэвон расстилает поверх мехов бледно-желтый шелк в качестве покрывала. – Его легче отстирать.
Он помог ей взобраться на роскошную постель и тщательно укрыл мехами сверху, хотя ее тело уже согрелось. Лили сказала, что чувствует себя лучше в сидячем положении, и Дэвон смастерил для нее импровизированную высокую подушку из завернутых в атлас бобровых шкур. Закончив, он выпрямился и с улыбкой отошел на шаг, чтобы полюбоваться делом своих рук.
– Что тут такого смешного?
– Ты похожа на беременную медведицу по пути на бал.
Но чувство юмора у Лили в эту минуту полностью отсутствовало.
– Как смешно! Просто умора, – ответила она с обидой в голосе, но это только заставило его рассмеяться. – У тебя есть еще остроумные замечания? Если да, выкладывай все сразу.
Все еще посмеиваясь, Дэвон присел рядом с нею и взял ее за руку.
– Расскажи мне историю своей жизни, – попросил он. – Расскажи мне все о Лили Трихарн, Как ты выглядела, когда была маленькой?
Она подозрительно уставилась на него.
– Ничего я тебе рассказывать не буду. Зачем тебе знать? Если бы тебя действительно интересовала моя жизнь, ты бы задал этот вопрос давным-давно.
Тут Лили охнула и приподнялась с подушки, вновь охваченная болью, пришедшей как будто в наказание за ее слова. Когда приступ наконец миновал, она откинулась назад, задыхаясь и обливаясь потом, напуганная продолжительностью и силой схватки.
– Неужели так и должно быть? – прошептала Лили. – Это слишком, слишком…
Она умолкла, увидев его лицо. Дэвон поспешил напустить на себя бодрый вид, но было уже поздно, Лили успела заметить его отчаяние. Ей стало совсем скверно.
– Все будет хорошо, – подхватила она его собственную песню и крепко сжала его руку. – Я это точно знаю. Меро говорила, что у меня будут быстрые и легкие роды, а она была ясновидящая.
– Кто такая Меро?
– Она была моим другом. Я жила у нее в доме на болотах. Ты положил волшебные камни на ее могилу, когда нашел меня той ночью. Я так и не поблагодарила тебя за это. Приляг рядом со мной, Дэв. Мне легче, когда ты рядом.
Дэвон вытянулся рядом с нею на лежанке из мехов и стал осторожно разминать ладонью ее живот В перерывах между схватками Лили рассказала ему о Меро, о жизни на болотах, о скульптурах и о стеклянной стене. По ходу рассказа образ старой женщины яснее высветился в ее собственной памяти; ей даже показалось, что она чувствует присутствие Меро в пещере. Это была приятная и утешительная фантазия.
Дэвон рассказал ей все, что знал о Коббе. Он припомнил, что мать его управляющего умерла родами. Это случилось за четыре года до появления на свет самого Дэвона. Ее звали Мэри Кобб. Любовница его отца.
– Ничего удивительного тут нет. Моя мать не смогла или не захотела жить одной жизнью с отцом, хотя я до сих пор не понимаю почему. Очевидно, ему нужен был кто-то на то время, что мать проводила в Девоншире.
В завещании его отца для потомков старого Кобба было оговорено исключительное право занимать должность управляющего в Даркстоун-Мэноре, буде они того пожелают. Очевидно, подобным образом Эдвард пытался загладить свою вину за то, что не признал сына, прижитого вне брака.
– Знаешь, о чем я подумала? Кобб потерял руку, спасая тебя и Клея, когда вы были детьми. Может быть, это еще больше его озлобило? – сказала Лили, размышляя вслух.
Она вспомнила гот день, когда нашла Кобба пьяным в его коттедже. “Дарквеллы – неподходящая компания для молоденьких девушек. Запомни: Дарквеллам доверять нельзя”, – предупредил он ее. Только теперь она поняла, что он, должно быть, думал о своей матери.
– Почему он все это оставил, как ты думаешь? – спросила она вслух, указывая на собранные в пещере сокровища. – Почему не взял все это и не сбежал? Он мог бы уехать куда-нибудь далеко-далеко и жить по-царски. И если уж на то пошло, почему он не убил Клея? Почему не добил его? Он же не мог не знать, что Клей в один прекрасный день все вспомнит!
Дэвон долго молчал, погрузившись в раздумье.
– Возможно, он вовсе не хотел никого убивать. Я думаю, он остался здесь, потому что ему просто некуда было идти. В сущности, кроме Клея и меня, у него никого на свете не было, никакой семьи.
Перед глазами у него всплыло чернобородое лицо Кобба. В ту минуту, когда он вылез из-за края утеса, оно было полно раскаяния.
Лили преследовало другое воспоминание: о том, как Кобб тащил ее за собой, выворачивая ей руки и не слушая просьб о пощаде, как привязал ее к скале Утопленника и оставил в наступающем приливе. У нее было доброе сердце, но она не могла заставить себя оплакивать смерть Кобба.
Время шло. Схватки стали терзать ее все чаще, но в кратких промежутках между ними Лили рассказывала Дэвону о своем отце, о детстве, а также то немногое, что помнила о матери. Щадя его чувства, она больше ни разу не закричала. Дэвон слушал, разминал ей плечи, спину, ноги, задавал вопросы или рассказывал о себе, чтобы отвлечь ее от мучений. Ни он, ни она не забыли того, что было между ними в прошлом, и Лили его не простила, но сейчас обоим казалось, что они вместе отправляются в большое плаванье, и все, что осталось на берегу, представлялось им мелким и незначительным.
– Ну же, кричи, – повторял Дэвон. Боль стала приходить затяжными волнами, заставляя ее корчиться и выгибаться, но Лили предпочитала страдать молча, судорожно ловя воздух широко раскрытым ртом: от этого вроде бы становилось немного легче. Сколько же ей еще мучиться? Она никак не могла унять дрожь в ногах, а в перерывах между схватками чувствовала себя обессилевшей, раздражительной и несчастной; когда Дэвон сказал ей, что все идет отлично, Лили злобно огрызнулась в ответ и тут же принялась со слезами на глазах просить прощения, пока новая схватка не обрушилась на нее, как шквал, и тогда он вновь стал уговаривать ее потерпеть.
В тот самый миг, когда она решила, что ее терпению пришел конец, и уже открыла рот, чтобы сообщить об этом Дэвону, что-то в ее состоянии изменилось.
