— А теперь вам пора возвращаться домой, дети, наверное, уже беспокоятся.
— Да, — отозвалась Дона.
Они вышли на палубу. Перегнувшись через перила, Француз крикнул команду.
— Вас нужно представить. Я скажу им, что теперь вы можете проходить в бухту в любое время, когда вам заблагорассудится. Бухта ваша. И корабль — ваш. И вы — одна из нас.
Речь его была краткой. Пираты один за другим подходили к ней, кланялись и целовали руку. Дона смеялась и каждому говорила: «Благодарю». В ожидании ее покачивалась на воде лодка. Дона взобралась на фальшборт, перекинула через борт ногу и нащупала перекладину лестницы. Француз, облокотившийся о фальшборт, не шевельнулся, чтобы помочь ей.
— А как Навронский замок? — спросил он вдогонку. — Будет заколочен, а Уильям — уволен?
— Нет, — со смешком ответила Дона.
— Тогда я должен отдать вам визит. Это долг учтивости.
— Разумеется.
— В котором часу мне прийти? Скажем, днем, между тремя и четырьмя, вы предложите мне чашку чая?
Дона нерешительно покачала головой.
— Нет. Это время для лорда Годолфина и прочих господ. Разве пираты наведываются к дамам днем? Они приходят ночью, тайком, стучатся в окно, и хозяйка дома, дрожащая за свою репутацию, принимает гостя при свечах.
— Как пожелаете, — поклонился он. — Тогда завтра, в десять вечера.
— Хорошо, — сказала Дона.
— Спокойной ночи.
— Спокойной ночи.
Он оставался у фальшборта все время, пока лодка не причалила к берегу. Солнце скрылось за деревьями, и на бухту опустилась мгла. После отлива вода успокоилась. Вскрикнул невидимый кроншнеп. Шхуна с белыми мачтами выглядела нереальной. Дона побежала через лес к дому. Улыбка играла на ее лице.
Войдя в дом, Дона сразу же наткнулась на Уильяма — он стоял у окна в гостиной, делая вид, что занят уборкой. Ей хотелось подразнить его, но она решила пока молчать обо всем, что произошло.
— Я гуляла, Уильям. Что-то голова разболелась, сейчас стало по-легче, — доверительно сообщила она, снимая платок.
— Я так и понял, миледи, — сдержанно проговорил он, не сводя с нее глаз.
— Прошлась до реки: там так тихо и прохладно.
— В самом деле, миледи?
— Представьте, я и не знала, что там есть бухта. Чудесное место, словно в сказке. Отличное укрытие для беглецов вроде меня.
— Вполне вероятно, миледи.
— А как лорд Годолфин? Вы видели его?
— Нет, миледи, его светлости не было дома. Я передал слуге ваши цветы и письмо для его госпожи.
— Спасибо, Уильям.
Она принялась рассеянно расставлять в вазе ветви сирени, затем, словно спохватившись, сказала:
— Ах да, Уильям, пока не забыла. Завтра я устраиваю небольшой званый ужин. Довольно поздно — в десять часов.
— Очень хорошо, миледи. Сколько будет приглашенных?
— Нас будет двое, Уильям: я и еще один джентльмен.
— Понятно, миледи.
— Уильям, вы умеете готовить?
— Я кое-что смыслю в этом искусстве.
— Тогда отошлите слуг спать и сами приготовьте нам ужин.
— Согласен, миледи.
— И… нет необходимости сообщать кому-либо об этом, не так ли, Уильям? — с любопытством спросила Дона.
— Ни малейшей, миледи, — ответил он в тон.
— Откроюсь вам, Уильям: я собираюсь преступить закон.
— Похоже на то, миледи.
— Наверно, вы возмущены до глубины души.
— Нисколько, миледи.
— Почему — нет, Уильям?
— Что бы ни делали вы или мой прежний господин, это не может меня возмутить.
Тут Дона не выдержала и, стиснув руки, расхохоталась.
— Ах, Уильям, мой серьезный Уильям! Вы же поняли все с самого начала, но как, не откроете ли секрет?
— Вначале меня насторожила ваша прогулка. А окончательно вас выдало выражение вашего лица, когда вы вошли в комнату. Оно было — надеюсь, вы не обидитесь — чрезвычайно оживленным. А так как вы возвращались от реки, то я, сложив два и два, получил ответ: свершилось. Они наконец встретились.
— Отчего «наконец», Уильям?
— По натуре я фаталист, миледи. Я всегда знал, что ваше знакомство неизбежно состоится.
— Несмотря на то, что я почтенная замужняя дама с двумя детьми, а ваш господин — Француз, пират и объявлен вне закона?
— Несмотря ни на что, миледи.
— Это преступно, Уильям. Я иду против интересов моей страны. Меня могут посадить в тюрьму.
— Еще бы, миледи.
Он уже не прятал улыбку, напряжение не сковывало его лица. Дона поняла, что отныне он станет ей другом, союзником, которому можно довериться до конца.
— Вы одобряете занятие своего господина, Уильям? — спросила она.
— Одобрять или не одобрять — эти слова не из моего словаря, миледи. Моему господину нравится быть пиратом, и этим все сказано. Корабль — его королевство. Он приходит и уходит, когда хочет: ни один человек на свете не вправе указывать ему. Он сам себе закон.
— А разве нельзя обрести свободу, не преступая закон?
— Мой господин полагает, что нет. В нашем мире те, кто живет обыденной жизнью, попадают в рабство привычек, обычаев, правил этого мира, которые убивают инициативу, непосредственность существования, — так считает он. Человек становится спицей в колесе, частичкой целого механизма. Пират, бунтовщик и отщепенец ускользает от мира. Для него не существует пут, его не связывают принципы, возведенные людьми.
— Проще говоря, у него остается время быть самим собой, — уточнила Дона.
— Да, миледи.
— А то, что пират своим ремеслом причиняет вред, не смущает его?
— Он грабит тех, кто может себе позволить быть ограбленным. И раздает много из того, что отнимает: в Бретани не переводится беднота. Нет, моральная сторона вопроса не угнетает его.
— Он не женат, я не ошиблась?
— Нет, миледи. Брак не уживается с пиратством.
— А если жена тоже любит море?
— Женщины подчиняются законам природы, миледи, они имеют обыкновение производить на свет детей.
— О Уильям! Как верно сказано!
— Родив ребенка, женщина хочет иметь домашний очаг, ей надоедает скитаться. И мужчина встает перед выбором: либо остаться дома связанным по рукам и ногам, либо уйти и быть несчастным. В любом случае он пропал. Нет, чтобы обрести настоящую свободу, мужчина должен оставаться один.
— В этом и заключается философия вашего господина?
— Отчасти, миледи.
— Жаль, что я не мужчина, Уильям, — вздохнула Дона.
— Почему, миледи?
— Я бы тоже нашла свой корабль и постаралась бы жить по собственным законам.
Сверху донесся плач, сменившийся отчаянным воплем. Усмехнувшись, Дона покачала головой.
