хуя?
Не слыша, проходит в номер. Смердит неимоверно. Пахнет чем-то отвратительно сладким и тошнотворным, гадостью на языке. Дурное предчувствие. И вот она, мятая постель в тёмной комнате с задёрнутыми шторами. Нащупав выключатель, врубает верхний свет.
— Грег, подъём!
Чёрные дреды раскиданы по подушке. Выпучены мутные карие глаза, смуглая кожа посерела. Рядом с безвольной синюшной рукой валяется резиновый жгут, шприц и пакетик с порошком. Порошком, который дал ему сам.
И Кейд закричал.
Он помнил этот свой крик — крик отчаяния и боли, крик, полный вины. Когда раздирает кишки, а в глазах навсегда застывает что-то безумно важное. То, что делало тебя тобой. Этот могильный смрад будет преследовать ночами и давить — пусть пройдёт десять лет, пусть двадцать. В голове это останется навсегда застывшей картинкой.
— В голове у тебя всё ещё бой, будто танки идут, пули, взрывы и жуть. В голове у тебя все в слезах вновь.
Кейд не видел зрителей — он вообще не открывал глаз, всё отчаянней дербаня струны. У него не было права говорить тогда, насколько ему жаль. Так хоть сейчас заявить об этом миру. Чёрт, услышьте: ему охуенно жаль, что так случилось. Что нет Грега. По его вине, по его эгоизму, по его тупому желанию «дать своим парням драйва перед концертом». Он убил их всех в тот день. Своих «Сынов», не пожелавших больше терпеть в конец зарвавшегося солиста. Музыка пропитывалась его болью с каждым аккордом, тоской по потерянной семье. И на припеве плотину прорвало: во всю силу связок Кей взял самые глубокие ноты:
— В голове, в голове… Зомби, зомби, зомби…
У него слишком много трупов в голове. Труп отца, который даже не видел. Скончавшийся от удара, старик неделю ждал в морге, пока сын приедет и устроит достойные похороны. А сыну важней был рок-фестиваль, отчаянное желание вернуться на Олимп, который его отверг, как отрыжку. Инфаркт в аэропорту — как наказание свыше. Он не похоронил своего отца, это сделали без него. Снова вина. Обязан старику всем. И надрыв, с лёгкой хрипотцой, отпуская эти трупы плыть дальше по реке времени:
— Что в голове, в голове? Зомби, зомби, зомби…
Слабая акустическая гитара тянула, как могла. Сьюзен не дышала, выйдя вперёд и снимая Кея — каждую ноту, от которой дрожало внутри. От его голоса по позвоночнику шли мурашки — низкий, но без проблем берущий высокие тона, он как будто играл со слушателем. Завораживал и подчинял. Тихо выбрались из-за столов лесбиянки и парнишки-панки, смотря на отрывающегося гитариста с открытыми ртами. Это было чисто — чистый экстаз, который уходил под неоновый потолок и окрылял. Даже подпевать не хотелось, не хотелось портить момент.
Последний уверенный удар по струнам, и Кейд замер, опустив голову. Он тяжело дышал, как от пробежки. Пробежка по худшим дням его жизни, вывернув себя наизнанку. Робкие хлопки заставили его поднять взгляд на зрителей — первой зааплодировала официантка, с довольным лицом заметившая:
— Старая школа. Эх, сейчас такого не услышишь. Но стол мойте сами!
Сью завершила съёмку и широко улыбнулась Кею, признавая за ним победу. К хлопкам присоединились панки, даже одарив Кейда подбадривающим свистом:
— Даёшь, старик! Круто!
В зачуханной забегаловке, с чужой гитарой в руках, сейчас Кейд с удивлением увидел забытые эмоции на лицах слушателей — восхищение. Даже в этих голубых глазах. Грузным прыжком спустившись со стола, он чувствовал невероятный подъём: словно за спиной был тяжёлый мешок, наконец-то кинутый на землю. Его распирало от удовлетворения собой. Аплодисменты. Он заслужил их.
— Спасибо, — отдал он гитару парнишке, а тот посмотрел на инструмент, словно не веря, что это его. Что его гитарка может издавать такие звуки.
— Вам спасибо, — честно кивнул он. — Мне б так научиться.
Смущённо покряхтев, Кейд повернулся к Сьюзен. Первоначальная цель поставить малявку на место вылилась во что-то огромное и важное, и это важное повисло в воздухе. Она подняла повыше «Айфон»:
— Я всё засняла. Но люди это увидят, только если ты захочешь. Если ты веришь, что достоин быть услышанным.
— Скинь мне! — вякнула позади неё одна из лесбух.
— Хочу, — уверенно кивнул Кейд и с прищуром отметил: — А ты камеру из рук вообще не выпускаешь?
— Как видишь, — она ребячески показала ему язык, и тут телефон противно затрезвонил. — Это родители. Мне пора. Увидимся завтра на твоей новой работе, да? — не дождавшись даже кивка, Сью подхватила с диванчика куртку с рюкзаком и кинула пару долларов на стол. Кейду её заявление показалось слишком наглым, но отказывать не было желания. Да, чёрт возьми, он хотел её снова увидеть. Впитать в себя энергию ядерной боеголовки.
— До завтра, — кинул он вслед упорхнувшей из кафе под звон колокольчика фигурке.
Кейд был не так далёк от истины, когда назвал Сью папочкиной принцессой. Её спальню действительно можно было назвать уголком Белоснежки. Выполненная в голубых тонах, с нежными вуалевыми шторами и выходом на остеклённую лоджию, комната вызывала чувство уюта и стойкое понимание: хозяйка ни в чём не знает отказа. Огромный шкаф с одеждой на любой вкус, большое овальное зеркало в серебристой раме, дорогущий музыкальный центр и макбук на письменном столе. Широкая двуспальная кровать сейчас была занята сопящей мисс Глоуз, то и дело хмурящейся через беспокойный сон.
В дверь легонько постучали, и Сьюзен мотнула головой, нехотя приходя в сознание. Перед глазами у неё ещё мелькали совершенно путанные картинки: яркий свет, неон, гитара и татуировка в виде раскрывшей крылья птицы на мужской шее. Кейд протягивал ей крепкую руку, за которую она с удовольствием хваталась и запрыгивала вместе с ним на столик кафе. От него пахло табаком и дождём. Вкусно.
— Милая, ты встала? — раздался из коридора приглушённый мамин голос. — Мы ждём тебя к завтраку.
— М-м-м, — невнятно промычала Сью, с трудом разлепляя веки. Сон был слишком приятен, чтобы из него выползать. Приятен этот чудящийся терпкий запах сигарет и тепло широкой ладони. Через окна слабо светили рассветные лучи, а тело затекло: перевернувшись на спину, она сморщилась ещё сильней. Чёртово утро.
— Сью? — дверь приоткрылась, и мама заглянула в спальню.
— Да встаю, встаю, — сипло прокряхтела Сьюзен и потёрла кулаками заспанные глаза. Левая рука ещё ныла созревшим синяком, который она вчера прикрыла белым напульсником.
— Отлично, — вдруг шепнула мама и шмыгнула вперёд. — У меня для тебя прекрасные новости.
— А они не подождут, пока я почищу зубы?
— Думаю, тебе будет интересно это услышать. Вчера мы с папой подумали, посовещались: глупо это как-то, что ты вынуждена
