В приступе героической самоотверженности, вызванном, наверное, голодом, Силас Уинслоу решил покорить вершину в одиночку и привести в лагерь спасателей. Его нашли через два дня — он был живой, но его поразила снежная слепота. Ему наложили на глаза повязку из миткаля, он, однако, был полон оптимизма и даже пошутил, выразив надежду, что эта слепота временная, — какой толк от слепого фотографа?
Эммелин делала все возможное, чтобы люди не падали духом. Она пела жизнеутверждающие песни и пыталась развлечь их рассказами, расспрашивала каждого о планах на Орегон. Сначала ей удавалось расшевелить их, но становилось все холоднее, все меньше хотелось говорить, они молча сидели у костра, дрожа и стуча зубами.
Страхи Мэтью, так же, как и у всех обитателей лагеря, усилились, в глазах у каждого застыл молчаливый вопрос. Что с ними будет?! Все в округе — даже валуны, сосны и небольшое озеро — было сплошь покрыто снегом. Они не найдут ни одной птицы, ни одной рыбешки и ни одной сосновой шишки. Когда у них закончилось продовольствие, пришлось перейти на другие «продукты».
Потом, когда доели и это — последних собак, яблочные семена Шуманов и вареную кожу — им снова пришлось заняться поисками еды.
Мэтью целыми днями сжимал в рукавице голубой кристалл, глядя в запавшие глаза своих товарищей. Скоро они умрут от голода. Они все были обморожены. Когда зарезали Маргаритку, последнюю из собак, Шон Флаэрти в приступе горя выбежал из укрытия и хотел повеситься на дереве. Но обледеневшая ветка сломалась, и мужчины притащили его обратно.
Благословенный Камень хранил молчание, как ни вглядывался в него Мэтью. Он не чувствовал в нем никакой силы и не слышал от него никакого ответа.
Все больше людей заболевало лихорадкой и воспалением легких. Фредди Хастингс и Эйб Уотерфорд утонули, пытаясь прорубить лед в озере, чтобы ловить рыбу. А остальные настолько ослабели, что не смогли их вытащить, и так и они и остались лежать там до весенней оттепели. Когда братьям Шуманам удалось поймать мышей и зажарить в горячих углях, разгорелась отвратительная драка — за то, чтобы заполучить кости, хвосты и все остальное. Тем не менее Осгуду Ааренсу удалось заставить их прочесть молитву, прежде чем они приступили к омерзительной трапезе.
Наконец, еды не осталось совсем. Они варили кожу и ели остатки клея, образовавшегося на дне горшков. Они запекали в углях кожаные шнурки от ботинок и съели хрустящие веревочки. И впервые за все время не прочли благодарственной молитвы.
Они ослабели. Еда снилась им. Один мужчина, обезумев от голода, выбежал из-под мокрого тента, его нашли через несколько часов в снегу, мертвого. Они оставили его там, чтобы его занесло снегом. Чарли Бенбоу разговаривал со своей умершей женой Флорин.
Мэтью и Эммелин спали, обнявшись. Не потому, что им хотелось физической близости, но чтобы согреть и подержать друг друга.
Рождественский рассвет принес очередную вьюгу. Ветер разорвал парусину и завывал, как раненый призрак. Обитатели ветхих укрытий с большим трудом разводили и поддерживали огонь. Они перерыли все свои пожитки в поисках чего-нибудь съедобного. Золото и деньги они выбросили, потому что теперь они не представляли для них никакой ценности. Уже неделю они вообще ничего не ели, поддерживая в себе жизнь растаявшим льдом, который они пили маленькими глотками.
Ребекка О'Росс, не отличавшаяся крепким здоровьем, умерла от голода первой. Ее муж Тим настолько обезумел от горя, что четверым мужчинам пришлось оттаскивать его от могилы, чтобы он не замерз там насмерть.
Когда через неделю умер от пневмонии один из братьев Шуманов, оставшиеся не стали торопиться с похоронами. Они ничего не говорили и старались не смотреть друг на друга, но в воздухе повисла страшная невысказанная мысль, звучавшая в каждом из них громче завываний ветра, не ослаблявшего своей бесконечной пытки.
— Мой Бог, нет! — закричал Мэтью, поняв, что они задумали. — Мы же не животные!
— Ну а кто же? — тихо и грустно сказал мистер Хопкинс. — Конечно, мы человеческие существа, дети Божьи. Но при этом животные, которым нужно есть. — Его жена Альбертина рыдала, закрыв лицо руками. Это костлявое существо в болтавшемся платье не имело ничего общего с той властной женщиной, которая покинула Индепенденс восемь месяцев назад. Смерть двоих детей сломила ее дух.
— А что буду есть я? — закричал Манфред Шуман. — Я не могу есть родного брата!
Ответом ему было все то же молчание, исполненное мрачного смысла: Хельмут — первый, за ним последуют и остальные.
Мэтью выбежал из барака, спотыкаясь в снегу, слезы текли и замерзали у него на щеках. Он упал на колени и заплакал. Его догнала Эммелин, и он обнял ее. Несмотря на то что на ней было много одежды и пальто из одеяла, он чувствовал выступающие под тканью кости. Это была уже не та пышущая здоровьем молодая женщина. Но в глазах ее еще светилась жизнь, она всматривалась в его лицо с болью и состраданием, и жизнь была на ее губах, когда она поцеловала его.
— Мы не можем этого сделать, — рыдал он, уткнувшись лицом ей в шею. — Мы не можем до этого опуститься!
— Но разве у нас есть выбор? Что же нам теперь, умереть? Мэтью, мы в ловушке. Нам придется пробыть здесь до весны. У нас нет еды… У нас нет… — Тут она тоже разрыдалась, и так они стояли на коленях в снегу, обнявшись и раскачиваясь, и их отчаянные вопли поднимались к холодному равнодушному небу.
Наконец, кое-как успокоившись, Эммелин помогла Мэтью подняться на ноги и сказала:
— Им нужен вожак. Кто-то, кто поддерживал бы их силы и дух. Тебя они уважают.
— Я не вожак. А вот ты, ты очень смелая, Эммелин. Ты была смелой с самого начала, еще в Индепенденсе, когда решила отправиться в дорогу одна.
Она исподлобья посмотрела на него.
— Я больше не смелая, Мэтью. Мне безумно страшно. И это мое мужество… это всего лишь болтовня, потому что мне тогда было легко. Теперь же, когда действительно нужно мужество, я вижу, что у меня его нет. — И она добавила: — Тебе повезло, у тебя есть Благословенный Камень, который подсказывает тебе, что нужно делать. А у меня только я сама — очень слабая помощь.
Он вынул кристалл из кармана и стал всматриваться в него, пытаясь разглядеть в камне то, что видела его мать. Но его надежда и вера в чудодейственность камня рассеялись от голода и отчаяния.
— Это все обман! Чушь собачья! — закричал он, изо всех сил швырнув камень прочь.
— Нет! — закричала Эммелин, потому что, хоть сама она и не верила в силу кристалла, она знала, что Мэтью в нее верит. Она побрела, спотыкаясь в снегу, с отчаянием высматривая кристалл.
