Бешеное ругательство, тут же подавленное, вырвалось у майора Суита.
— Ну уж извините! — крикнул он и отвернулся к фреске, изображавшей немудрых дев.
— О Господи. — Кеннет по-прежнему обращался к Гранту. — Теперь майор рассердился. — А что я такого сказал? — Он снова зевнул и ткнул себе в лицо носовым платком.
Грант смерил его взглядом.
— Ничего относящегося к делу, — проговорил он и отошел.
Мистер Мейлер ринулся спасать положение.
— Озорник! — бросил он Кеннету и затем, оправдывая Гранта перед расстроенными слушателями, сказал им, что писатель отличается невероятной скромностью.
Леди Брейсли живо поддержала эту точку зрения, равно как и Ван дер Вегели. Грант прекратил их комплименты, вернув себе — с большим усилием, как показалось Аллейну, — оживленный и деловой вид, и продолжил рассказ:
— Конечно же, если вам действительно интересно увидеть соответствия тому, что описано в книге, я буду счастлив показать их, хотя, мне кажется, если вы читали книгу, они, наверно, не укроются от вашего взора. Например, в правом нефе висит картина, которая нравилась Саймону и, по правде сказать, мне. «Сомнение святого Фомы» кисти Мазолино да Паникале. Обратите внимание на эти розовые тона и «помпейский» красный.
— Сказочно, — допустил беспокойный Кеннет. — Психеделично[19], а?
Грант проигнорировал его слова.
— Посмотрите, он ведь само сомнение, — повернулся он к Софи. — Голова набок, губы поджаты, а эти пальцы-щупальца! Как верно, что огромную больницу в Лондоне назвали его именем: он воплощение человека науки, не правда ли?
Себастиан Мейлер хмыкнул не то в знак одобрения, не то удивления.
— Пока мы в этом нефе базилики, — Грант провел их чуть дальше, — вы можете увидеть то, что я позаимствовал целиком.
Он указал им на огороженное место, примерно шесть футов на три. Они окружили его с возгласами узнавания.
Перила ограждали прямоугольное отверстие в полу, похожее на колодец. Тут же было объявление на пяти языках о том, что влезать на перила строго воспрещается.
— Вслушайтесь, — сказал Грант. — Слышите?
Все замерли. В тишине раздавались случайные голоса других посетителей базилики: голос экскурсовода в атриуме, звуки шагов по мрамору и отдаленный ропот римских улиц.
— Вслушайтесь, — повторил Грант, и достаточно скоро из-под ног, поначалу едва различимый, а потом прочно утвердившийся в сознании, дошел звук журчащей воды, голос неумолкающего разговора, сложный и непрестанный.
— Клоака Максима[20]? — громко спросил майор.
— Впадающий в нее чистый ручей, — ответил Грант. — На глубине более шестидесяти футов. Если вы перегнетесь через перила, вы увидите, что под этим квадратным отверстием есть точно такое же, в полу первоначальной церкви. А тридцатью футами ниже и не видное нам, если только не посветить фонариком, находится третье отверстие, много ниже которого, если опустить фонарик, вы увидите ручей, который теперь слышите. Быть может, вы помните, что Саймон бросил отсюда камешек и что камешек пролетел сквозь века и упал в невидимую воду.
Ван дер Вегели разразились возбужденными комментариями.
Они с чувством проинформировали Гранта, что он основывает всю сложную образную систему книги на этом волнующем явлении.
— По мере того, как вскрываются все более глубокие слои личности Саймона, — и так далее, они неумолчно объясняли книгу ее автору. Восхищавшийся романом Аллейн подумал, что они, вероятно, правы, но слишком грубо вторгаются в тончайшие творческие процессы.
Грант довольно успешно подавил свое замешательство. Неожиданно барон и баронесса расхохотались и стали извиняться перед автором. Как глупо! Как неуместно! И что это, в самом деле, на них нашло!
Во время этого происшествия майор Суит глядел на Ван дер Вегелей, подняв брови и ворча себе под нос. Софи душила в себе ужасное желание расхохотаться и чувствовала взгляды Аллейна и Гранта, в то время как леди Брейсли переводила свои большие потухшие глаза с мужчины на мужчину, готовая откликнуться на любое проявление чувств, какое она могла в них прочесть.
Кеннет склонился через перила и уставился в глубину.
— Я гляжу сквозь века! — объявил он. Колодец исказил его голос, как гигантский мегафон. — Бум! Бум! — крикнул он, и снизу ему ответило эхо. — Эй вы, духи, клянитесь! — прогудел он и вдруг выпрямился, белый как смерть: — О Боже! Я совсем забыл. Я не переношу высоты. Какое противное место.
— Пойдемте дальше, — предложил Грант.
Себастиан Мейлер проводил их в вестибюль, где находилась обычная лавочка для открыток, безделушек и цветных слайдов. Здесь он вынул билеты в нижние этажи Сан-Томмазо.
3
Первый спуск представлял собою два пролета каменных ступенек с площадкой посередине. Воздух был свежий, сухой, пахло одним камнем. На площадке висел план подземелья, и Мейлер задержал перед ним туристов.
— Есть еще один план, внизу, — сказал он. — Позднее некоторые из вас, вероятно, захотят побродить в одиночестве. Заблудиться здесь невозможно: если вам показалось, что вы потеряли дорогу, поднимитесь по первой попавшейся лестнице, и раньше или позже вы окажетесь на этой площадке. Очень удобно, не правда ли?
Он обратил их внимание и на две очаровательные колонны, изузоренные усиками вьюнка.
— Языческие, — пропел мистер Мейлер, — восхитительно языческие. Подняты с их гармоничного места упокоения в доме эпохи Флавиев. Усердными служителями Ватикана. Можно очень и очень по-разному взглянуть на обогащение церкви — так ведь?
Майор Суит изумил своих спутников, одобрительно хмыкнув на эти слова.
Мистер Мейлер улыбнулся и продолжил:
— Прежде чем мы пойдем дальше вниз, леди и джентльмены, прошу вас — оглянитесь.
Они оглянулись. В двух нишах противоположной стены стояли терракотовые скульптуры: одна — молодой человек, кудрявый и улыбающийся; другая — высокая женщина с разбитым младенцем на руках. Они были искусно освещены снизу, и казалось, что они ожили.
— Полагают, что это Аполлон и, быть может, Афина, — сказал мистер Мейлер. — Этрусская работа, конечно. Но архаическая улыбка заимствована у греков. Как вам известно, греки презирали этрусков за жестокость в бою, и некоторые находят, что эта жестокость привнесена в греческую улыбку, которая играет на их губах. — Он обратился к Гранту: — Я полагаю, вы… — начал он и остановился.
Грант глядел на Ван дер Вегелей с чувством, которое передалось остальным участникам экскурсии. Они стояли бок о бок и любовались скульптурами. Их сходство с этрусскими терракотами Виллы Джулия, уже замеченное Грантом, поразительным образом заявило о себе и здесь. Их лица были подобием зеркал, в которых Аполлон и Афина улыбались собственным отражениям. «Уголки губ как острия стрел, выпуклые глаза и почти невероятная жизненность — все это из одного источника», — подумал Аллейн.
