Но Мэри даже в голову не могло прийти, что маркиз будет столь откровенен и холоден в подобный момент. Наверное, он все рассчитал и специально дождался момента, когда яхта выйдет в море и деваться девушке будет некуда.
Она почувствовала, как ее сердце обрывается и падает куда-то в холодную бездну. Глупо рассчитывать на благородство этого человека — у Мэри не было никаких оснований для подобных иллюзий. Но она все же надеялась, что он будет хотя бы по-деловому корректным в отношениях с подчиненной независимой женщиной.
Неужели она так наивно ошиблась в своей последней надежде, и маркиз — настоящее чудовище?
Взяв в руку десертный нож, который мог бы служить оружием разве что в единоборстве с яблоком или грушей, Мэри дрожащим голосом произнесла:
— Если вы посмеете прикоснуться ко мне хотя бы пальцем, я… я… буду сопротивляться! Я убью вас… или себя. Я выброшусь за борт!
— И вернетесь в Лондон вплавь? — усмехнулся маркиз. — Блестящая перспектива! Хотя я не уверен, что вы доплывете. Бог с вами, мисс Мэри, зачем нам эти гишпанские страсти? Речь шла не о насилии, а о свободном проявлении собственных желаний. Я не буду форсировать события, полагаю, жизнь еще расставит все по местам и вы захотите скрепить наш деловой союз нежными чувствами. Но если вам угодно мне отказать, что ж, это ваше право. Домогаться женщины, которая настроена вечно беречь свою девственность, — дело неблагодарное и унылое. Стюард, не надо сервировать кофе в моей каюте, принесите его сюда.
Стюард чуть ли не бегом примчался с огромным подносом, на котором возвышался массивный серебряный кофейник и теснились чашки, молочник со сливками, сахарница и все прочее.
Мэри поняла, что не в силах будет сделать ни одного глотка, хотя в горле у нее пересохло так, словно там промчалась песчаная буря. Но даже взглянуть на чашку кофе, которую налил ей стюард, Мэри не могла. Она продолжала сидеть, словно окаменевшая, сжимая побелевшими пальцами фруктовый нож.
А у маркиза неприятная ситуация вкус к кофе нисколько не отбила. Взяв чашку, он сделал глоток и жестом приказал стюарду удалиться, собираясь сказать строптивой особе, не умеющей ценить своего счастья, еще пару слов:
— Вы разочаровали меня, мисс Мэлдон. У нас в Британии девиц воспитывают в ужасающем ханжестве и мало кто из них понимает, что красавица, желающая доставить мужчине радость и утешение, вдвойне привлекательнее той, что напоминает жестяную банку и всеми силами старается не подпустить никого к своему сокровищу. Тем более что и ценность этого сокровища бывает сильно преувеличена. В силу этих причин я всегда предпочитал француженок…
— Надеюсь, они отвечали вам взаимностью? Теперь, когда мы выяснили все спорные вопросы, я прошу вашего позволения удалиться к себе.
Вернувшись в собственную каюту, Мэри на всякий случай заперла дверь изнутри, потом упала на постель и залилась слезами.
И кто бы мог подумать, что самостоятельная жизнь — такая сложная штука? Ее служба у маркиза Транкомба только начинается, а сколько унижений ей уже пришлось вынести…
Граф Чертольский, прибыв в Афины, первым делом отправился к русскому посланнику, носившему странную фамилию Ону, и попросил помощи в выполнении своей деликатной миссии. А что же еще ему оставалось делать в чужой стране, среди чужих людей?
Дипломат уже получил из Петербурга шифровку с распоряжениями высокого начальства, касающимися приезда графа, и был настроен оказывать ему всемерную помощь. Хотя служба в мирной южной стране настроила его на сибаритский лад и помощь в делах он представлял своеобразно.
— Ваше сиятельство! Неужели вы с первых же минут намерены с головой окунуться в дела? Я бы для начала предложил вам, дорогой Алексей Николаевич, отобедать в моем доме. Мы бы выпили хорошею винца, здесь в Греции можно найти весьма приличные виноградные вина, поболтали бы о том о сем, вы бы мне последние петербургские новости рассказали… Но, как честный служака, должен вам сообщить, что яхта интересующего вас лица стоит в Пирейском порту практически под парами, и похоже, готова сняться с якоря в любой момент. Вам было бы желательно понаблюдать за происходящим на ее борту, как я понимаю. Поэтому позвольте мне пригласить вас на борт моей собственной яхты. Здесь, в Афинах, все как-то располагает к античности, я даже яхту свою назвал «Минерва». Как вы помните, древние римляне дали греческим богам собственные имена, и богиня Афина, дочь Зевса, стала Минервой, как и сам Зевс Юпитером. Вот и я подумал, что в Афинах держать яхту «Афина» слишком сложно, будет много путаницы, и назвал свое судно «Минервой», посвятив его все той же Афине. Забавно, не так ли? Я предусмотрительно поставил свою «Минерву» поблизости от яхты англичанина, чтобы у вас были условия для наблюдения. Там, на борту, и пообедаем, и поболтаем, насколько обстоятельства позволят…
Предложение показалось Алексею удачным. «Минерва» так «Минерва»… Яхта посланника стояла под прикрытием более крупного судна и в глаза никому не бросалась. Зато с ее палубы «Морская красавица» была видна как на ладони.
Обеденный стол по распоряжению хозяина накрыли прямо на палубе, под тентом. Рядом с прибором Алексея лежал мощный морской бинокль. Время от времени он подносил его к глазам и якобы рассеянно окидывал взглядом акваторию порта, на самом деле внимательно присматривая за тем, что происходило на английском судне.
Не прошло и часа, как на борт «Морской красавицы» поднялась компания, состоявшая из трех мужчин и одной дамы. Следом за путешественниками доставили багаж.
В одном из поднявшихся на борт англичан Алексей сразу определил слугу, хотя тот и держался с достоинством, свойственным вышколенным слугам из хороших домов. Его тут же послали с каким-то поручением на берег (как оказалось, за свежими газетами), что подтвердило догадку графа.
Два других джентльмена были очень похожи между собой и явно претендовали на благородство, но по манерам одного было ясно, что это — хозяин, господин, привыкший распоряжаться и раздавать приказания (наверное, как раз пресловутый маркиз Транкомб); второй англичанин держался почтительно, как свойственно зависимым людям — секретарям, помощникам, управляющим…
А вот кем могла бы оказаться поднявшаяся вместе с ними на «Морскую красавицу» дама, стоило призадуматься. Молодая изящная девушка, одетая дорого и с претензией на внешний шик, была не похожа на наемную прислугу. Хотя и на любовницу, составившую компанию в путешествии своему покровителю, она походила мало — в ней не было ни кокетства, ни жеманства, ни желания оказать хозяину яхты хоть какое-то женское внимание. Ее вещи казались слишком новыми и непривычными для их обладательницы — у хорошо одетой дамы (по-настоящему хорошо одетой) вещи должны быть слегка, почти неощутимо ношеными, успевшими сродниться со своей хозяйкой, стать ее естественной «второй кожей». А у дамы с английской яхты гардероб был новехоньким, словно с вещей лишь минуту назад спороли ярлыки с ценами, и существовал он как будто отдельно от своей владелицы…
