— Куда мне смотреть? — спрашивает Джек, его внимание переключается на мои губы, прежде чем он прижимает винтовку к плечу и сосредотачивается на горизонте.
— На холме, справа от сосен, — отвечаю я, собирая обрывки своих разбегающихся мыслей. Волна сожаления — это всё, что остается, когда я следую взглядом за дулом ружья. — Койот.
Джек кивает, его правый глаз смотрит в прицел, левый зажмурен.
— Он у меня на прицеле.
— Она, а не он, — поправляю я, но мягко. — Что ты видишь?
— Койота.
Я закатываю глаза.
— Ты упрямый ублюдок. Что ты…
— Кажется, она дезориентирована, — я чуть ли не давлюсь собственной слюной от намека на веселье в голосе Джека. Оглядываюсь, чтобы успеть поймать исчезающую ухмылку, но он не отрывает взгляда от прицела. Улыбка переходит в нечто более серьезное, когда он наблюдает за животным вдали. — Она просто споткнулась. Она ранена… нет, она больна.
— Ты кажешься уверенным. Почему? — спрашиваю я, хотя уже знаю, что он прав.
— Язык её тела. Её голова и уши опущены. Кажется, что она… реагирует на что-то. Не на нас? Не на наш запах?
— Нет. Ветер на нашей стороне. Даже если он донесется до неё, сомневаюсь, что она побежит.
Джек переключает внимание с койота. Его пронзительный интеллект обрушивается на меня с тяжестью клинка. Я пытаюсь воздвигнуть стену между нами, но чувствую его пристальный взгляд каждой клеточкой своего тела. Джек не просто смотрит на меня, он проникает внутрь меня.
— В твоей семье были охотники? — спрашивает он, изучая мое лицо.
— Да. Мой отец. Он начал брать меня с собой, когда мне было десять лет, — уголек горит в моей груди, языки пламени обдают старые шрамы жаром. Джек смотрит на меня так, словно я буду вдаваться в подробности, словно простой вопрос или два заставят меня выложить все детали, которых он не заслужил. И всё же прошлое словно ползет по моему горлу, умоляя выпустить его наружу. — Папа брал меня на охоту, потому что я сама этого хотела. У меня не было дерьмового детства, если ты об этом, — говорю я, отводя взгляд, хотя всё ещё чувствую, что он наблюдает за мной. — Оно было идеальным.
Мой шепот словно повисает в воздухе, прежде чем ветер уносит его прочь. Койот вдалеке наклоняет голову, словно прислушиваясь, но я знаю, что она нас не слышит. Она трясет головой и оскаливает зубы на призрачного врага.
— Как её зовут? — спрашивает Джек.
Я хочу сказать CBF-14, но знаю, что он назовет это бредом.
— Солнечный Зайчик.
Я почти чувствую, как Джек собирает своё ограниченное самообладание, и на мгновение мне кажется, что он может бросить винтовку через поле.
— Солнечный… Зайчик…?
— Ага. Для краткости можно просто Зайчик. Или Зая. Но я знала, что ты ещё больше возненавидишь её полное имя.
— Не знаю, Зая звучит довольно ужасно.
Слабая улыбка мелькает на моих губах, когда я замечаю отвращение в выражении лица Джека, пока бросаю взгляд в его сторону. Глубокое удовлетворение доставляет то, как он сморщил нос, словно проглотил что-то горькое. Он передает винтовку обратно, и я нахожу Зайчика через прицел, успокаиваясь под тяжестью оружия, спусковой крючок холоден в осеннем воздухе.
Он так и не положил на него палец.
Я бросаю взгляд в сторону Джека и вижу, что он наблюдает за мной с большим интересом, чем я ожидала.
— Впервые я увидела её ярким летним днем. Она поймала молодого зайца, — говорю я, возвращая своё внимание к животному вдалеке, а затем пожимаю плечами. — Дело было не только в погоде или в добыче. Чем дольше я наблюдала, тем больше понимала, что в ней есть какая-то искра. Своеобразная метафора. Отсюда и Солнечный Зайчик.
— Я думал, что биологи дикой природы должны беспристрастно относиться к своим подопытным.
Я закатываю глаза и вздыхаю.
— Конечно, ты бы так подумал. Это нормально, когда прославленный доктор Джек Соренсен увлечен кучей холодных костей, но Боже упаси, если кто-то ещё будет испытывать хоть отдаленное рвение к своей работе, — ворчу я.
Тишина повисает на долгое время, пока Зайчик делает круг, и понимаю, что я больше ничего не узнаю в ней, ничего не осталось от души, лишь мех, плоть и костный мозг. Острая боль горит глубоко в груди. Я моргаю, не сводя взгляда с койота.
— Нет. Я изучала Зайчика три года. Она мне совсем не безразлична, Джек.
Мы замолчали, в то время как Зайчик посмотрела вниз на траву. Она пробегает несколько шагов, прежде чем, спотыкаясь, останавливается и качает головой, ее челюсть отвисает, а язык шевелится в открытом рту, когда она пытается сглотнуть. Джек наклоняет голову, наблюдая за происходящим. Поведение Зайчика очень странное, даже с такого расстояния и без оптического прицела.
— Бешенство? — спрашивает он.
Мой палец ласкает изгиб спускового крючка, а сердце, кажется, падает в пятки, его вес слишком тяжел для моих костей.
— Да. Мне сообщили об агрессивном койоте, который был убит на улице Митчелл несколько недель назад. Его проверили, и он оказался заражен бешенством. Я разложила на полях приманку с вакциной, но, похоже, опоздала. Может быть, я положила недостаточно. Мне следовало провести ещё один обход, но я позволила себе увлечься другими… вещами, — признаю я, сопротивляясь внезапному желанию взглянуть на Джека.
Тишина окружает нас, затягивает узлы в моем горле. Молчание никогда не беспокоит меня, когда я одна в поле наблюдаю за поведением диких животных. Но когда нахожусь с другими людьми, оно часто грызет меня, скребет мой разум, зудит в моих мыслях. Оно как сущность, как живая дыра, которая просит, чтобы её заполнили, прежде чем моё воображение утащит меня туда, куда мне не хочется идти.
— Никаких замечаний, Джек? — спрашиваю я, подпитывая пустоту, когда она начинает поглощать меня. Но, по правде говоря, я также удивлена, что он не воспользовался возможностью укорить меня за мою самопризнанную ошибку. — Я наблюдала за Зайчиком почти столько же времени, сколько я здесь, в Уэст Пейне. Из всех здешних жизней здесь — она моя самая любимая, и я только что сказала тебе, что ее страдания — моя вина. Тебе нечего добавить?
Молчание. Зайчик спотыкается вдалеке.
Я сглатываю, в то время как мой палец вздрагивает на спусковом крючке.
— Ну же, — шепчу я, преодолевая узел, сжимающий мои голосовые связки. — Ты же знаешь, что ничто не сделает тебя счастливее, чем ещё один вонзенный нож.
Молчание Джека кристаллизуется под кожей, обжигая плоть, как прикосновение льда. Мой взгляд останавливается на Зайчике, пока её язык болтается в открытой челюсти.
— Еб твою мать, Джек, давай же, поставь меня на место…
— Кири…
Мой выстрел останавливает его, сила звука эхом отражается в долине. Зайчик падает в траву и не шевелится.
— Пойдёт, — шепчу я.
Перекинув рюкзак через одно плечо, а винтовку через другое, я поднимаюсь и, не оглядываясь, устремляюсь прочь, чтобы забрать ещё одну душу.
Ту, которую я никогда не хотела отнимать.
8. ОКРАСЬ ВСЁ КРАСНЫМ
Джек
Три дня.
И за это время я находил кусочки Мейсона в своих обедах. Ногти в йогурте. Яйца в салате из тофу. Кишки в моей дорожной кружке с яичным супом.
Когда я подошел к Кири, чтобы спросить о её выходках, она ответила мне так: — Ты сказал избавиться от тела… Переваривание — это фантастическая форма утилизации, Джек.
С тех пор я решил, что настало время кремировать телесные доказательства, которые она подарила мне вместе с моей половиной Мейсона. Все улики будут сожжены, а пепел удобрит мои гималайские маки.
Все, кроме бедренной кости.
Её я сохраню в надежном месте. Когда речь идет о Кири и её переменчивом темпераменте, разумно иметь в запасе хотя бы одно доказательство.
Когда осенний ветерок разбрасывает оранжевые и красные листья по главной улице, я сажусь на скамейку и листаю свой альбом для зарисовок. За столько дней свою добычу я видел, только смотря на рисунки с Колби.
