И больше в сознание не приходил.
Приехавшей через пятнадцать минут "Скорой" оставалось только констатировать его смерть.
НАДЯ МИТРОФАНОВА
Винтовую лестницу, что вела в хранилище редких книг, в Историко-архивной библиотеке называли "поцелуйной". Узкая, витиеватая, с чугунными ступенями, она осталась от прошлого века. Сохранились и прихотливо-узорчатые перила, и массивные фонари пообочь.
На стене висела гравюра, тоже старинная: пышноусый гусар кокетничает с гризеткой.
Студентам-читателям – основным поцелуйщикам – ход сюда был заказан: директор распорядился повесить кодовый замок. А сотрудницы в библиотеке – дамы воспитанные, на лестницах амуры крутить не будут. Да и не с кем – мужчин в библиотеке всего трое: директор, Задейкин – начальник отдела редкой книги да сторож.
Директор – зануда, старичок-профессор. Задейкин – ученый червь. А от сторожа Максимыча вечно чесноком пахнет.
Надя Митрофанова поцелуйную лестницу терпеть не могла. И ступеньки скользкие, и тетка хранилищная, Нина Аркадьевна, – вредина страшная. Чуть опоздаешь сдать тома – разнос устраивает. Но что делать – каждый вечер приходилось сюда ходить. Правила в Историчке строгие: ровно в девять, после закрытия библиотеки, нужно отволочь в хранилище редкие книги (оставлять их в читальном зале до утра категорически воспрещалось). Издевательство какое-то: несешь тяжеленную стопку книг, да еще и извиваешься вместе с ней по крутым лестничным изгибам. Темно, скользко и страшно.
Один раз Надя таки оступилась, упала, пересчитала боками все ступеньки. Синяков понабивала и сломала каблук на новых туфлях – вся премия на ремонт ушла.
Разозлившись, Надя даже хотела пойти к директору и потребовать для хранилищной лестницы ковровой дорожки и яркого света – да сослуживицы уверили: директор, ревнитель старины, все равно откажется "опошлять раритет". А ей, Наде, из-за "раритета" каждый вечер мучиться. Полумрак, тишина, гусар на гравюре сверкает зубами, ступени скользят и стонут… Того и гляди. Ординатор появится.
В любой, даже в районной, читальне имеется свое собственное привидение. А уж в историко-архивной библиотеке (год основания – одна тысяча восемьсот пятьдесят пятый!) о штатном духе состряпали целую легенду и обязательно рассказывали ее новичкам и гостям.
Впрочем, часть легенды подтверждалась документально.
Надя сама читала полицейские отчеты в рукописном архиве.
Местное привидение называлось Ординатором.
Бедный студент-медик, влюбленный в богачку из позапрошлого века, все надеялся выучиться и выйти в люди. Дневал и ночевал здесь, в Историчке, мечтал об императорской стипендии… Но невеста устала от его обещаний стать модным доктором и пошла под венец с обеспеченным старикашкой. А безутешный ординатор взял и повесился – прямо тут, в библиотеке. Надя своими глазами читала об этой истории – и в "Московских ведомостях", и в полицейских архивах. Даже фотографию ординатора видела – молодой, красивый, бледный… Где именно, интересно, он повесился – вдруг на этой самой поцелуйной лестнице? А что, вполне может быть – вон, под потолком крюк висит…
А дальше уже начиналась мистика. Дух Ординатора, говорили, до сих пор порой бродит по библиотеке. Одет во все черное, а лицо – белее первого снега. Он то показывался в архиве, то забредал в каталоги, то завывал громче лихого ветра на чердаке… Лично Надя никогда Ординатора не встречала – а все равно вечерами, когда вокруг тишь и только Неистребимые мыши попискивают, как-то боязно.
Одна радость – стопка книг сегодня совсем легкая.
"Трутень" 1769 года да худенькая брошюрка Плиского о происхождении рекламы. Даже смешно из-за такой ерунды в хранилище идти. За "Трутнем" профессор Есин все равно завтра с утра снова придет, а Плоский – всего-то 1894 года выпуска, подумаешь, редкость, еще из-за него в хранилище тащиться.
Надя сегодня справлялась одна – начальница зала уехала пломбировать зуб. Молодой библиотекарь Митрофанова всегда стеснялась прогонять профессоров раньше срока и потому избавилась от читателей только в начале десятого – и то сторож Максимыч помог, заглянул в зал, рыкнул: "Але, доценты! Закрываемся!" Надя пошла запирать окна. Возмущенно заметила, что у бегонии (рядом со столом доцентши Крючковой!) опять отщипан лепесток. Вот гадская тетка! Бегония-то только прижилась! Надя бросилась подмазывать пораненный стебель специальным растительным пластилином, замазала, взглянула на часы: божечки, уже полдесятого, а у нее еще книги в хранилище не сданы! Сейчас Аркадьевна ее прикончит! Надя пулей вылетела из зала. Сотрудники уже разбежались, верхний свет был потушен – только аварийные лампочки по стенам мерцали. "Как хорошо, когда тихо!" – Надя быстро шла по коридору и влюбленно вслушивалась в поскрипывание паркета и шелест метели за окном. Уставшая после целого дня работы, общения, шума, она вдруг подумала: "Была бы вся Историчка моей! Безо всяких читателей. Уютно, спокойно…" Она улыбнулась неожиданной глупой мысли. Чего только в голову не придет, когда устанешь…
Вот и коридорчик-кишка. По правой стороне выстроены ящички предметного каталога, а в конце – поцелуйная лестница. Надя сунулась в карман за магнитным ключом-карточкой, а когда подняла глаза.., увидела, что от окна метнулась размытая, страшно черная тень. Ординатор?
– Кто здесь? – звонко крикнула Надя и услышала, что голос ее дрожит.
Никого. Только гудит в темноте вечера вьюга, да каталожные ящики, презрительные и стройные, мерцают медными ручками. Почудилось.
Надя подошла к двери в хранилище, вставила карточку в прорезь замка. Дверь распахнулась, поцелуйная лестница развернулась сталью ступенек… И тут Надя явственно услышала сторожкие, бархатные шаги. Кто-то торопливо шел по каталожному коридору.
– Максимыч, ты? – позвала она. Не иначе сторож примчался на ее первый выкрик.
Тишина. От поцелуйных ступенек веет стальным холодом, гусар с гравюры насмешливо скалит зубы. Надя пулей ринулась вниз по лестнице, ворвалась в хранилище. Нина Аркадьевна, уже одетая, встретила ее недовольным:
– Митрофанова! Опять позже всех?!
– Цв-веты поливала… – пролепетала Надя.
– Давай, расписывайся! – Хранительница раздраженно швырнула ей ручку.
– А наверху там, кажется, Ординатор, – прошептала Надя, расписываясь в сдаче "Трутня" и Плиского.
– Что ты там бурчишь? – сердито переспросила Нина Аркадьевна. Она как раз заправляла под шапку волосы и не слышала Надиных слов.
Надя повторять не стала.
Хранительница не глядя швырнула Надины книги на полку, схватила сумочку, сообщила:
