Не увидела она и мужчину, наблюдавшего за ней. Он твердо знал, что она появится. Разве ему не было сказано, чтобы он готовился? Разве и теперь у него голова не раскалывается от оглушительно звучащего внутри него Голоса? Он избран, на него возложено бремя, ему достанется и слава.
— Dominus vobiscum[1], — пробормотал он и сжал ладонью гладкую ткань епитрахили.
Когда дело было сделано, он почувствовал накатившуюся на него горячую волну силы и уверенности. Изверглось семя. Запела кровь. Он был чист. А теперь и она очистилась. Бережно и неторопливо осенив крестным знамением ее лоб, губы, сердце, он отпустил ей грехи. Внутренний голос подсказывал ему, что многие не поймут его возвышенного труда.
Оставив тело в тени кустов, он пошел прочь. Его залитые счастьем безумные глаза светились.
— Из-за этого последнего дела пресса вцепилась в нас, как клещ. — Капитан Харрис ударил кулаком по столу, на котором лежала газета. — Ладно, дай только выяснить, кто проболтался газетчикам насчет священника…
Оборвав фразу на полуслове, капитан попытался взять себя в руки. Он редко терял над собой контроль. «Ведь ты полицейский, — убеждал он себя, — первоклассный полицейский, хоть и сидишь в этой дыре. А хорошие полицейские не выходят из себя».
Давая себе время остыть, он медленно сложил газету и посмотрел на подчиненных, находившихся здесь же в комнате. Отличные парни. Других он не потерпел бы.
Бен Пэрис присел на край стола, вертя в руках пресс-папье. Работают они вместе давно. Харрис знал особенность Бена: когда тот думает, руки должны быть чем-то заняты. Молод, подумал о нем Харрис, но служит уже десять лет. Надежный полицейский, хотя и не всегда соблюдает формальности. Две благодарности заработал честно. Харрис удивлялся, насколько Бен был похож на типичного голливудского полицейского в штатском — с широкими скулами, крепко сбитый, смуглый и жилистый. Волосы у него густые и слишком длинные, чтобы следить за ними, но Бен стригся в одной из небольших модных парикмахерских, каких немало разбросано по Джорджтауну. Глаза у него светло-зеленые, ничего важного не упустят.
Далеко вперед вытянув ноги, на стуле развалился напарник Бена Эд Джексон. Ростом в шесть футов пять дюймов и весом в двести пятьдесят фунтов. Обычно одним своим видом он уже устрашал подозреваемого. То ли ленился, то ли сознательно не брил густую бороду, такую же огненно-рыжую, как и его вьющаяся шевелюра. Глаза голубые и приветливые. Из табельного оружия с пятидесяти ярдов проделывал дырку в середине четвертака. Харрис отложил газету, но за стол так и не сел.
— Ну, что вы там накопали?
Бен перебросил пресс-папье из руки в руку и поставил его на место.
— Жертвы похожи друг на друга только внешне: телосложением и цветом волос. Ни общих знакомых, ни общих компаний! Досье на Карду Джонсон уже у вас. Барбара Клейтон работала в швейной мастерской, разведена, детей нет. Семья живет в Мэриленде, отец — рабочий. Был у нее постоянный поклонник, но месяца три назад они расстались. Что-то у него здесь не сложилось, и он уехал в Лос-Анджелес. Мы его проверяли, но, похоже, он чист.
Бен потянулся в карман за сигаретой и перехватил взгляд напарника.
— Шестая, — заметил Эд. — Бен старается ограничиваться пачкой в день, — пояснил он, пролистывая отчет.
— Клейтон провела вечер в баре на Висконсин-авеню с подружкой из той же мастерской. Ничего особенного, просто решили посидеть. Ушла около часа. Ее машину нашли в двух кварталах от бара — похоже, забарахлила трансмиссия. Судя по всему, она решила добираться пешком, благо дом неподалеку, всего в полумиле.
— Оба жертвы — женского пола, обе белые и обе — блондинки, — Бен глубоко затянулся, набрал в легкие побольше дыма, затем выдохнул. — Ну а теперь они обе мертвы.
«Убиты на моем участке», — подумал Харрис. Он воспринимал это как личный вызов.
— Орудие убийства — пояс священника.
— Епитрахиль — поправил Бен. — Сначала казалось, что найти убийцу будет нетрудно. Наш «приятель» пользуется самой лучшей, шелковой.
— И купил он ее не здесь, — продолжил Эд, — по крайней мере не в этом году. Мы проверили все магазины, торгующие церковными принадлежностями, все церкви. Проверили все три канала, по которым такие вещи поставляются в Новую Англию.
— Записки написаны на бумаге, которую можно купить в любой лавке, — добавил Бен, — так что здесь глухо.
— Иными словами, у вас ничего нет.
— Да, какими словами ни говори; — Бен снова затянулся, — действительно у нас ничего нет.
Харрис молча перевел взгляд с одного на другого. «Неплохо, если бы Бен носил галстук, а Эд стриг бороду, но это их личное дело. Они — его лучшие люди. Пэрис с его непринужденностью, обаянием и показной беззаботностью наделен нюхом лисицы и острым, словно стилет, умом. Джексон основателен и энергичен, как старая дева. Сложное дело для него — головоломка, и ему никогда не лень складывать и раскладывать содержащие ее детали, пока все не сойдется.
Харрис принюхался к дыму сигареты Бена, однако тут же напомнил себе, что, заботясь о здоровье, бросил курить.
— Возвращайтесь, повторно поговорите со всеми. Мне нужны сведения о бывшем приятеле Клейтон и списки покупателей церковных принадлежностей. — Он вновь бросил взгляд на газету. — Этот тип не должен от меня уйти.
— «Святой отец», — прочитал Бен, пробегая глазами заголовки. — Любят журналисты давать психам звучные клички.
— И массу информации читателям, — добавил Харрис. — Нужно постараться, чтобы с первых полос газет он перекочевал за решетку.
Долгие ночные часы бумажной работы утомили доктора Терезу Курт; сейчас она потягивала кофе и лениво листала «Пост». Со времени второго убийства прошла целая неделя, а «святой отец», как обозвали его газетчики, еще на свободе. Чтение газеты — не лучший вариант начинать день, но с профессиональной точки зрения это было интересно. Она не была равнодушной к гибели двух женщин, однако привыкла смотреть фактам в глаза и ставить диагноз. В этом был смысл ее жизни.
В профессиональном отношении жизнь ее состояла из проблем, болей и крушений. Для компенсации свой личный мир она организовала четко и просто. Выросшая в богатой и культурной семье, она считала естественным украшать стены дома репродукциями Матисса и пользоваться хрусталем. Она предпочитала четкие линии и пастельные тона, однако временами ее тянуло к диссонансам вроде абстрактной живописи маслом с ее резкими мазками и вызывающими цветами — нечто подобное висело у нее над столом. Она нуждалась и в чем-то жестком, и в чем-то мягком, и была довольна, а довольство считала едва ли не главным в жизни.
