— Будьте осторожны, — невольно вырвалось у меня прежде, чем я сумела сдержать себя.
— Я уверен, что отец пожелал бы мне того же, — улыбнулся он.
— Когда вы уезжаете?
— Нам понадобится три месяца, чтобы все подготовить.
Открылась дверь и вошла Табита Грей. Как и все обитатели дома Гиза, она меня интересовала. Она была по-своему красива. Правда, эта красота не сразу открывалась посторонним. Но, увидев ее несколько раз, можно было проникнуться очарованием ее черт, привлекательностью ее манер и тем, как она принимала жизнь. Я никогда точно не знала, кем же она была в имении Гиза, вероятно, привилегированной экономкой.
— Мисс Осмонд пришла передать наилучшие пожелания от леди Бодреан.
— Не хотите ли чаю, мисс Осмонд? — спросила меня Табита.
Я поблагодарила ее и отказалась со словами, что мне нужно без промедления отправляться назад, иначе меня станут разыскивать. Табита сочувственно улыбнулась, она понимала, что леди Бодреан не отличалась мягким характером.
Тибальт вызвался проводить меня. Всю дорогу он говорил о готовящейся экспедиции. Меня завораживали его слова.
— Мне кажется, вы были бы не против поехать с нами, — сказал он.
— Меня бы это очень обрадовало.
— А вы готовы встретиться с проклятием фараонов, мисс Осмонд? — спросил он с иронией в голосе.
— Да, конечно.
Он улыбнулся мне и серьезным тоном добавил:
— Как бы я хотел, чтобы вы поехали с нами.
Ошеломленная, я вернулась в Кеверал Корт. Я почти не слышала упреков леди Бодреан и двигалась, как во сне. Он хотел, чтобы я поехала с ним. Но только чудо могло мне помочь в этом.
Когда скончался сэр Ральф, снова заговорили о проклятии. Человек, возглавлявший экспедицию, и человек, помогавший ее финансировать, — оба они мертвы! Все это неспроста.
А потом… случилось чудо. Это было невероятно, непостижимо, но моя заветная мечта осуществилась. Это оказалось чарующе, как сказка. Только Золушка отправлялась не на бал, а с экспедицией в Египет.
Я могла только изумляться свершившемуся чуду и постоянно думала обо всем, что предшествовало этому.
…Все началось в день моего четырнадцатилетия, когда я нашла кусочек бронзы в могиле Джошуа Полгрея…
День моего четырнадцатилетия стал одним из самых знаменательных дней моей жизни, потому что в тот день я не только нашла кусочек бронзового щита, но и узнала правду о себе.
Но сначала о кусочке бронзы… Стоял жаркий июльский полдень. В нашем доме было тихо, все куда-то разбрелись: Доркас, Элисон, повариха, две служанки — и никого. Я подумала, что служанки на чердаке секретничают о своих ухажерах, повариха задремала на кухне, Доркас в саду, Элисон что-нибудь штопает или вышивает, а его преподобие Джеймс Осмонд сидит в кабинете и делает вид, что готовит воскресную проповедь, а фактически спит в кресле, время от времени просыпаясь от собственного храпа, дергая головой и бормоча: «Спаси, Господи», — притворяясь перед самим собой — ведь он один в кабинете — что неустанно трудится над проповедью.
Но я ошиблась по крайней мере в отношении Доркас и Элисон, они оказались в спальне, обсуждая, как лучше рассказать ребенку — мне — правду: теперь, когда девочке исполнилось четырнадцать лет, пора ей все узнать.
Я бродила по кладбищу и наблюдала, как могильщик Пеггер копал могилу. Меня привлекало церковное кладбище. Иногда я просыпалась ночью, и выбираясь из постели, усаживалась на подоконник и смотрела вниз, на могилы. В тумане казалось, что там бродят призраки, а могильные плиты — словно фигуры, воскресшие из мертвых. В яркую лунную ночь было отчетливо видно, что это всего лишь памятники, но от этого зрелище не становилось менее жутким. Иногда темнота казалась кромешной, если шел дождь, в ветвях дубов шелестел ветер, и я представляла, что мертвые вышли из своих могил и разгуливают по церковному двору как раз под моим окном.
Эти странные фантазии начали одолевать меня несколько лет тому назад. Видимо, после того, как Доркас отвела меня на могилу Лавинии возложить цветы. Потом мы делали это каждое воскресенье. А теперь посадили в цветник куст розмарина.
— Это на память, — сказала Доркас. — Он будет зеленеть круглый год.
В тот жаркий июльский день Пеггер перестал копать, вытер лоб красным носовым платком и сердито посмотрел на меня — так он смотрел на всех.
— Вот стою я здесь, копаю землю и думаю, кто будет покоиться в этой глубокой темной могиле. Как будто я не знал всю свою жизнь, что это удел каждого из нас.
Пеггер говорил загробным голосом, наверное, из-за того, что он готовит людям их последнее пристанище. Всю жизнь он работает могильщиком, а до него могильщиком был его отец. Пеггер даже внешне похож на одного пророка из Ветхого Завета: у него копна белых волос и седая борода, он испытывает законное негодование ко всем грешникам, но, кажется, в эту категорию не входит только он сам и несколько избранных. Даже его речь изобилует библейскими словами.
— Здесь завершит свой путь Джошуа Полгрей. Он прожил отпущенный ему срок и теперь предстанет перед Создателем, — Пеггер сердито покачал головой, словно он невысоко оценивал шансы Джошуа на хорошее место в ином мире.
— Господь, может быть, не такой сердитый как вы, мистер Пеггер, — сказала я.
— Вы близки к богохульству, мисс Джудит, — проворчал он. — Вам надо следить за своими словами.
— А зачем, мистер Пеггер, какая от этого польза? Ангел-хранитель знает, о чем я думаю, говорю я об этом или нет — ведь даже мысли иногда бывают такие же грешные, как и слова, но что с этим поделаешь?
Пеггер поднял глаза к небу, словно считал, что я вызвала на себя гнев Господа.
— Ну, ладно, — примирительно произнесла я. — Вы ведь еще не обедали, а уже скоро два часа.
На соседней могиле лежал такой же красный платок, каким мистер Пеггер вытирал лицо, но в тот платок, я знала, была завернута бутылка с холодным чаем и булочками, которые миссис Пеггер испекла накануне вечером.
Он вылез из могилы и уселся на соседний холмик, развязал платок и достал еду.
— Сколько могил вы выкопали за свою жизнь? — поинтересовалась я.
Он только покачал головой.
— Больше, чем я могу сосчитать, мисс Джудит.
— А после вас могилы будет копать Мэтью. Подумать только. — Мэтью не был старшим сыном в семье, которому надлежало унаследовать сомнительную привилегию рытья могил для тех, кто жил и умер в деревне Святого Эрна. Старший сын, Люк, убежал из дома и стал моряком, чего ему не могли простить.
— Будет воля Божья, и я выкопаю еще несколько, — ответил Пеггер.
