Ладонь несколько раз скользнула по мягким волосам. Я пытался гладить преподавателя! Но сейчас – это расстроенная заплаканная девчонка.
– Заколов? Ты? – Покрасневшие глаза Ирины удивленно выглядывали из-под скомканной челки. Кончики некоторых волосков были влажными и липли к щеке.
Я кивнул и спросил:
– У тебя платок есть? – Да.
Она шмыгнула носом. Руки метнулись к сумочке и долго ковырялись в ее недрах, пока не извлекли маленький платок.
Я отвернулся. Ирина приводила себя в порядок. Когда стихло шуршание расчески, я почувствовал ее взгляд.
– Кто это был? – спросил я, повернувшись к Ирине. Она потупилась и ответила не сразу:
– Первый секретарь горкома. Калинин Юрий Борисович.
«Вот это да!» – удивился я. Крупнейшая городская шишка! А она сказала такое…
– А что за слова ты там говорила? Помнишь?
Ирина молчала. Ее лицо напряглось. Она, несомненно, все помнила, но в холодном взгляде я не заметил ни капли сожаления.
– За что ты хочешь… его убить?
– Он подарил мне «Волгу». – Ирина подбросила над столом связку ключей. – Вот!
– «Волгу»? Автомобиль «Волгу»? – не понял я.
– Да. Вот документы на мое имя.
– Новую «Волгу»? – Я с удивлением рассматривал регистрационную карточку.
– Наверное, новую. Я в этом не разбираюсь.
– Конечно, новую! – Я разглядел цифры в документах. – Дата выпуска: июль, 1980. Совсем свеженькая. Только что с конвейера. Вот это подарок!
Я во все глаза смотрел на Ирину. Ей только что подарили самый дефицитный и дорогой автомобиль. Многие всю жизнь мечтают о нем. А она горько плакала и угрожала убить дарителя. Я окончательно запутался.
– Слушай, юмор у тебя странный, – улыбнулся я. – Ты радоваться должна! И благодарить этого Калинина.
– Я его ненавижу!
– За что его ненавидеть? Он же…
– Он знает! – отрезала Ирина.
Я развел руками, не находя слов. Мне еще не встречались люди, которые могли бы запросто подарить «Волгу». Но я тут же с неприязнью вспомнил, как Папик уверенно, по-хозяйски целовал юную Женю.
– По правде говоря, он мне тоже не понравился, – заявил я.
– Он сволочь! И подонок!
Я мысленно согласился. Но вдруг он отец Жени, мелькнула спасительная мысль. Подумаешь, поцеловал дочку в губы, может, в их семье так принято.
– А кто эта девушка рядом с ним? – осторожно поинтересовался я.
– Какая?
– С черными вьющимися волосами, стройная, грациозная…
Я хотел еще подобрать достойные слова для описания поразительной девушки, но Ирина прервала резким выкриком:
– Шлюха! Кто же еще!
Шлюха! Ругательство прозвучало как удар хлыста. Такая характеристика милого образа меня покоробила.
– Ее Женей зовут, – с надеждой подсказал я. – Может, она его дочь?
– Дочь?! – Ирина неожиданно взвилась и вскочила из-за стола. Стул с грохотом упал на пол. Она металась как ошпаренная: – Нет у него больше дочерей! Кончились! Не нужна ему дочь! Ой, зараза!
Она задела валявшийся стул, злобно отпихнула его. Я поднял ни в чем не повинный предмет мебели. Ирина остановилась около окна и бурно сопела. Раздражение исходило даже от спутанных на затылке волос.
Надо было забирать перфокарты и уходить.
– Женя, говоришь, – голос Ирины успокоился. – Это студентка из нашего университета… Его любовница.
Меня обожгло кипящим маслом. Ожог был внутри. Любовница!
Жгло невыносимо. Ожог разрастался. Ни подуть, ни наложить компресс.
Все-таки в глубине души я надеялся, что она его дочь. И готов был уважать его, потому что полюбил ее.
Полюбил? Я произнес слово «любовь»? Я влюбился?! Нет! Так не бывает! Я видел ее всего две минуты. Или одну? Я не перемолвился с ней ни единым словом! Она проплыла мимо и исчезла. Она, в конце концов, чужая любовница!
Любовница.
Это слово не оставляло ни одного шанса на душевное выздоровление. Мерзкий Папик не только целует ее. Ему доступно всё! Она в его власти! Она его любовница! Неужели она его любит? Он старый и толстый. Ах, да! Он большой начальник. Может, она любит его из-за денег? Но это еще хуже!
Забыть! Забыть ее имя. Забыть ее походку. Забыть ее фигуру. Забыть волосы, глаза, губы.
Я перебирал все детали ее образа, которые требовалось срочно забыть, и не понимал, как это сделать. Девушка осязаемо, с запахами и шорохом одежды стояла передо мной…
– Заколов, ты что так долго? Перфокарты несешь? – В кабинет сунулась Оля Карпова.
Ее большой бюст интенсивно двигался под тонким платьем, словно она пробежала круг по стадиону. Начиная со встречи на вокзале перед поездкой сюда, она все время была рядом. Она всегда о чем-то спрашивала меня или рассказывала что-то, и каждый раз мои глаза опускались на ее грудь.
– Заколов, что с тобой? – растерянно спросила она. Видимо, на сей раз мой взгляд был не таким, как прежде.
Я смотрел на Карпову, а видел чудесную незнакомку Женю.
– Ты перфокарты несешь? – требовательно спросила Ольга, метнув подозрительный взгляд на Глебову.
– Перфокарты? Сейчас, – пообещал я и вопросительно взглянул на Ирину.
Она стояла у окна, обхватив себя за плечи, словно озябла. Под платьем проступали бугорки позвонков. Спина выглядела беззащитной. Теперь мне казалось, что я не должен уходить.
– Ну, я сама! – Карпова вызывающе подняла тяжелую коробку, прижала к животу. Обе чашечки грудей покорно легли на перфокарты. Каждая на свою колоду.
– Возьми чуть-чуть. Я потом принесу, – пожалел я. В ответ из глаз сверкнула молния.
Бухнула дверь. Карпова пихнула ее ногой, когда уходила. От удара защелкнулся замок. Стало тихо. На тумбочке около чайника недовольно жужжала одинокая муха, перескакивая с крошки на крошку.
– Калинина убивать передумала? – попытался пошутить я.
– Сегодня не получится. Он в Москву полетел, на открытие Олимпиады, – без тени юмора ответила Ирина.
– Повезло ему…
Я имел в виду возможность посмотреть Олимпиаду, но Ирина перебила:
– Ему всегда везет. Но… недолго осталось.
Что за дикая идея! Надо отвлечь ее от Калинина, решил я:
– Говорят, наши на открытие Олимпиады приготовили что-то грандиозное. Мир хотят удивить.
– Говорят, – согласилась Ирина и резко повернулась: – У вас в общежитии телевизор есть?
– Нет.
– Хочешь посмотреть?
– А где?
– У меня дома.
Когда несколько лет назад я узнал, что очередные Олимпийские игры будут проходить в Москве, я был уверен, что обязательно на них побываю. Но въезд в Москву закрыли для всех иногородних. Да и практику нельзя пропускать. Оставалось утешаться мыслью, что по телевизору увидишь больше, чем с трибун. Но единственный телевизор в общежитии, куда нас поселили, был сломан.
