— Нет. Ты знаешь, что не этого я прошу от тебя. — Уин подошла к нему и положила бледные ладони на грудь. Он был предельно напряжен. Она чувствовала, как откликнулось на ее прикосновение его тело. — Прошу тебя, — сказала она, возненавидев себя за то, что позволила себе озвучить свое отчаяние. — Пусть я завтра умру, мне все равно, если только я услышу от тебя хотя бы однажды…
— Не надо! — воскликнул он, отшатнувшись.
Забыв об осторожности, Уин шагнула к нему и схватила за ворот рубашки.
— Скажи мне. Пусть наконец правда откроется…
— Тише, тебе вредно волноваться.
Больше всего Уин злило то, что он прав. Она уже чувствовала знакомую слабость, головокружение, что всегда сопровождалось учащением пульса и ощущением сдавленности в легких. Будь неладно ее слабое тело, что подводило ее в самый ответственный момент.
— Я люблю тебя! — в отчаянии воскликнула она. — И если бы я была здорова, никакая сила не могла бы меня с тобой разлучить. Если бы я была здорова, я бы позвала тебя в свою постель, я бы одарила тебя страстью, какой только может женщина одарить мужчину…
— Нет. — Он поднес руку к ее губам, чтобы заставить ее замолчать, но отдернул, едва прикоснувшись к ним, словно они обожгли его.
— Если я не боюсь в этом признаться, что останавливает тебя? — Наслаждение, которое испытывала Уин, находясь рядом с Кевом, было подобно наваждению, безумию. С безрассудством страсти она прижималась к нему. Он пытался ее оттолкнуть, не причинив боли, но она вцепилась в него изо всех сил, что еще у нее оставались. — Что, если эти мгновения — последние из тех, что ты проведешь со мной? Разве ты не пожалел бы о том, что не сказал, что ко мне чувствуешь? Разве ты бы не…
Меррипен прижался губами к ее губам — все, что угодно, лишь бы заставить ее замолчать. Они оба судорожно втянули воздух и замерли, впитывая в себя ощущения. Каждый выдох его обдавал жаром ее щеку. Сильные руки обнимали Уин, руки, способные защитить ее от любых напастей, от любого зла. С ним она была как за каменной стеной. А потом словно вспыхнула искра, и их обоих закрутило в вихре желания.
От него пахло яблоками, в его дыхании ощущался горьковатый привкус кофе, но самым сильным был его собственный, особый запах. Желая его, тоскуя по его ласке, Уин крепко прижалась к нему, и Кев принял ее невинный дар с хриплым варварским стоном.
Она почувствовала прикосновение его языка. Открываясь ему навстречу, она глубже вбирала его в себя, робко пробуя прикоснуться языком к его языку. Словно шелк скользнул по шелку, и Кев вздрогнул, и судорожно вдохнул, и крепче прижал ее к себе. И тогда ее вновь охватила слабость. Она так истомилась по его рукам, по его сильному телу. Она так хотела почувствовать его тяжесть на себе, в себе… О, она хотела его, хотела…
Меррипен целовал ее с варварской жадностью, и губы его, прижимаясь к ее губам, скользили по ним с нажимом, широкими мощными мазками. Она вся горела, она хотела стать еще ближе к нему, еще ближе.
Даже сквозь несколько слоев юбок она чувствовала, как он прижимается к ней бедрами, чувствовала его ритм. Инстинктивно она опустила руку вниз, чтобы прикоснуться к нему там, и дрожащие пальцы ее нащупали твердый бугорок, свидетельство его возбуждения.
Кев застонал, словно от муки, у самых ее губ. Внезапно он тоже опустил руку и сжал ее ладонь, заставляя крепче взять его там. Глаза ее распахнулись, когда она почувствовала пульсацию, жар и напряжение. Казалось, он вот-вот взорвется.
— Кев… кровать… — прошептала она, покраснев от макушки до пят. Она так давно и безнадежно хотела его, и вот наконец этому дано случиться. — Возьми меня…
Меррипен выругался и оттолкнул ее. Уин качнулась ему навстречу.
— Кев…
— Не подходи, — сказал он так, что она в испуге отпрянула.
Они оба замерли и стояли так, боясь пошевельнуться, по меньшей мере минуту. Слышался только гневный шелест их дыхания.
Меррипен заговорил первым. Голос его был хриплым от гнева и отвращения, хотя невозможно было понять, кому он адресовал свое отвращение: ей или самому себе.
— Этого больше не повторится. Никогда.
— Потому что ты боишься, что можешь сделать мне больно?
— Потому что я не хочу тебя вот так.
Она застыла от негодования и изумленно рассмеялась.
— Я не верю тебе. Я почувствовала твою реакцию.
Он густо покраснел.
— Так было бы с любой женщиной.
— Ты… пытаешься заставить меня поверить в то, что не испытываешь ко мне ничего особенного?
— Ничего, кроме желания защитить тебя. Как защищал бы любого из членов твоей семьи.
Она знала, что он лжет. Она знала это. Но его бессердечный отказ облегчал ей казавшуюся невыполнимой задачу. Теперь покинуть его будет проще.
— Я… — Говорить было трудно. — Как это благородно с твоей стороны. — Ее попытка иронии провалилась из-за того, что ей не хватало дыхания. Будь неладны ее слабые легкие.
— Ты переволновалась, — сказал Меррипен, шагнув к ней. — Тебе надо отдохнуть…
— Я прекрасно себя чувствую, — бросила она раздраженно и, шагнув к умывальнику, схватилась за него, чтобы устоять на ногах.
Теперь, когда она больше не боялась упасть, она смогла плеснуть на льняное полотенце воды, чтобы протереть пылающие щеки. Посмотрев в зеркало, она постаралась придать своему лицу выражение безмятежности. Ей это удалось. Каким-то чудом ей удалось справиться и с голосом.
— Я приму от тебя либо все, либо ничего, — спокойно сказала она. Ты знаешь, какие слова могут заставить меня остаться. Если ты не намерен их произносить, уходи.
Атмосфера в комнате была насыщена эмоциями. Молчание тяготило. Нервы Уин натянулись до предела. Она уставилась в зеркало, видя в нем лишь отражение его широкого плеча и предплечья. Затем рука Кева шевельнулась, и дверь открылась и закрылась.
Уин продолжала протирать лицо влажным полотенцем. Этим же полотенцем она смахнула несколько слезинок. Положив полотенце на край умывальника, она заметила, что ее ладонь, та самая, которой она держалась за него там, сохранила память о его плоти. И губы ее чуть пощипывало от его поцелуев, и грудь ее переполняло отчаяние и любовь к нему.
— Ну что же, — сказала она своему отражению в зеркале, — теперь у тебя есть мотив. — С губ ее сорвался нервный дрожащий смешок. Она смеялась до тех пор, пока ей не пришлось стереть с лица новые слезы.
Наблюдая, как грузят вещи в карету, которой вскоре надлежало отправиться к лондонским докам, Кэм Рохан не мог удержаться от тревожных раздумий о том, не совершает ли он роковую ошибку. Он обещал своей новоиспеченной жене, что позаботится о ее семье. Но не прошло еще и двух месяцев с тех пор, как Кэм женился на Амелии, а он уже отправлял одну из ее сестер за тридевять земель, в другую страну, во Францию.
