Перед тем как выйти из дома, папочка крепко поцеловал ее, а мамочку — даже еще крепче. А потом мамочка привела ее в свою спальню и разрешила примерить все свои замечательные платья и туфли, и драгоценности тоже. Лаки отлично повеселилась, крутясь перед зеркалом. Это была ее самая любимая игра, только вот играть в нее дозволялось так редко!
Добившись, правда, не прилагая усилий, благосклонности матери в одном. Лаки надеялась, что ей не откажут и в другом — ей очень хотелось устроиться на ночь в большой маминой спальне. Однако этого не произошло. В шесть часов вечера няня Кэмден отправила ее в ванную мыться, а в семь в спальню к ней заглянула мамочка, чтобы поцеловать на ночь.
Вытянув из-под одеяла свою ручку, Лаки коснулась материнских волос.
— А почему у меня волосы не желтые, мамочка?
— Потому что они у тебя черные, как у папы, моя маленькая. Получается, тебе дважды повезло — с именем и с твоими чудесными вьющимися волосами.
Лаки тихонько рассмеялась. Иногда мама говорила такие смешные вещи!
— А у Дарио волосики желтые.
— Да. Уже пора спать.
— Папочка завтра приедет?
— Приедет.
— И мы все вместе пойдем плавать?
— Если он приедет не очень поздно.
— Ну ладно.
Она сунула в рот большой палец и через несколько минут уже спала крепким и счастливым сном.
Просыпалась Лаки рано, выпрыгивая из кровати между шестью и семью часами утра. Дарио и миссис Кэмден никогда не вставали раньше половины девятого, но она не обращала на это никакого внимания. Она привыкла завтракать сама, а после завтрака можно носиться по всему дому. На улицу без взрослых ее, конечно, не отпускали — все двери и окна в доме оборудовала звонками, начинавшими жутко трещать при любой ее попытке открыть их. Однажды Лаки все же рискнула. Отец едва не сошел с ума: начал кричать и бегать по дому с ружьем в руке. Как в кино. Ей стало смешно, а Дарио расплакался.
Когда отец был дома, он тоже вставал рано. Иногда. Лаки знала, какую ручку на плите повернуть, чтобы чайник закипел. Она знала, как делать папочкин кофе — так, как он больше всего любил. Принося ему чашку, Лаки получала в награду поцелуй.
Мама просыпалась позже, к девяти. Или к половине девятого. Папочка хлопал ее по попке и называл соней. А когда они целовались, Лаки смущалась.
За окном начинали свою утреннюю перебранку птицы. Выскочив из постели, Лаки осторожно раздвинула шторы, чтобы посмотреть на них. Вот это да! Мамочка уже поднялась и плавает в бассейне!
Мария лениво покачивалась в центре бассейна на широком надувном матраце в полоску.
Лаки в волнении бросилась надевать свой желтенький купальник. Папочка говорит, что у псе толстый животик, называет ее колобком. Но ей не обидно, она смеется.
Очутившись внизу, Лаки с радостью увидела, что высокие стеклянные двери дома распахнуты.
— Мамочка! — Она бросилась к бассейну. — Мамочка, мамочка, я тоже хочу плавать. Ну пожалуйста! — Послышался ее звонкий и счастливый смех.
Когда Лаки подбежала к бассейну, она поняла, что мамочка заснула. Ее самая красивая в мире мама — так называл ее папочка — лежала на матраце совсем неподвижно, прекрасные длинные светлые волосы плыли по воде, а свешивавшиеся в стороны руки и ноги едва заметно покачивались.
Лаки поразили две вещи. А мамочка, оказывается, озорница — лежит совсем голенькая. И вода в бассейне почему-то необычного цвета. Розового.
Стоя у бортика, Лаки позвала:
— Мама! — потом громче:
— Мама! Мама! Мамочка! Что-то было не так, только она никак не могла понять что. «Где же папа? Он ведь все знает. Вот глупый какой.
Взял и уехал».
Она села на бортик, свесив вниз коротенькие ножки, которые немного не доставали до воды. Придется ждать, пока мама не проснется. Ничего другого она придумать но может. Просто сидеть и ждать.
Как-то раз, когда Стивену уже исполнилось шестнадцать, в школе, которую он посещал, ему предложили срочно отправиться домой.
С красными от слез глазами, чувствуя себя совершенно разбитой, Кэрри сообщила сыну, что Бернард Даймс этой ночью умер во сне. Сердечный приступ.
Известие оглушило Стивена. Зная о том, что Бернард не является родным отцом, мальчик любил его, как любил бы родного. Ведь, в конце концов, другого отца он никогда и не видел. Как чудесно они вдвоем проводили время — в Нью-Йорке или на Файр-Айленде!
На похоронах Стивен стоял рядом с матерью — высокий, привлекательный юноша. А потом, в доме по Парк-авеню, он поддерживал ее дрожащую руку, пока через комнату шел бесконечный поток друзей и знакомых Бернарда, пришедших выразить вдове свои соболезнования.
Кэрри держалась молодцом. Голова ее была высоко поднята, слезы скрыты от глаз окружающих под густой черной вуалью.
Через неделю Стивен вернулся в школу.
— Я справлюсь сама, — сказала ему Кэрри. — Твоя учеба важнее, чем торчать все время здесь со мной, Всегда она на первое место ставила его учебу. Всегда. Это было для нее чем-то вроде наркотика, но сын научился не спорить с матерью, обладающей тем еще характером. От сына она ждала самых высоких отметок по всем дисциплинам. И Стивен рано привык получать только их. Иначе…
В тринадцатилетнем возрасте он несколько охладел к учебе, целиком отдавшись боксу и вообще спортивным соревнованиям. Все складывалось просто великолепно, но вот оценки… Кэрри пришла в ярость. Взгрела его так, что целую неделю он не мог без боли сидеть на стуле. Это послужило хорошим уроком.
— Если ты родился черным, — холодно бросила она сыну, — привыкай работать не покладая рук. Запомни это хорошенько.
Этого Стивен никак не мог уразуметь. До сих пор ему не приходилось сталкиваться ни с какими проявлениями расовых предрассудков. Он жил в прекрасной семье с любящими родителями, не задумываясь о том, что цвет кожи у них разный. Их многочисленных друзей этот факт, по-видимому, тоже нисколько не волновал. Кто только ни бывал у них дома: кинозвезды, известные иностранные режиссеры, музыканты, композиторы, артисты, оперные певцы.
В школе училось только двое черных: Стивен и мальчик по имени Зуна Мгумба. Однако дорогое частное учебное заведение представляло собой настоящий плавильный котел. Там учились дети дипломатов, финансистов, знаменитых путешественников. Эту школу Кэрри выбрала специально, чтобы мальчика больше волновали достижения в учебе, нежели цвет его кожи.
Бернард спорил с ней, утверждая, что в такой атмосфере Стивен окажется неготовым к реальностям жизни. Но Кэрри настояла на своем.
Отец Зуны Мгумбы занимался чем-то очень важным в ООН, Стивен так до конца и не понял, чем именно. Все свое свободное время Зуна посвящал яростному онанизму. «Укрощал свою плоть», как называл это Джерри Майерсон, лучший друг Стивена.
