Ознакомительная версия.
– Пожалуйста, выйдите отсюда, – и они выходили, потому что «что с идиотом разговаривать!», да и в глазах у него полоскалось что-то такое…
А потом им все стали говорить, что надо выпустить диск и сделать клип, потому что у современного шоу-бизнеса свои законы, и только так можно выйти на большую дорогу, и мальчик-руководитель растерялся, пошел в психиатрическую больницу к ихнему гуру и спросил того, что им теперь делать и нужно ли им вообще на большую дорогу, или можно остаться на маленькой. Гуру попросил принести побольше «беломору» и взял на раздумья два дня. Через два дня они пришли к нему всем ансамблем плюс тетка-организатор, но всех не пустили, сказали: по одному! – и они все стали нервничать и волноваться, а гуру-шизофреник за железной дверью кричал, что это нарушение прав человека, и он будет жаловаться в Совет Европы, а тетка шепнула лечащему врачу, что ребятишки-то из специфического интерната, и все друг с другом в эмпатической связи, и есть ли тут лишняя палата, если у них у всех разом начнется обострение…Тогда гуру выдали ватник и шерстяную шапочку и выпустили в больничный садик на скамеечку, и там у них состоялся совет, на котором гуру однозначно заявил, что на большую дорогу выходить можно, но клип должен делать человек, которому он, гуру, доверяет. Этим человеком оказался гурин друг детства, талантливый музыкант, с которым они когда-то вместе лежали в психушке, и он тоже слышал голоса и все такое, но потом ему в голову пришла гениальная идея – он решил стать пьяницей, чтобы алкогольные зеленые чертики сцепились с шизофреническими голосами, занялись друг другом, и все вместе оставили его в покое. Тогда идея показалась приятелям безупречной, но будущего гуру подвела физиология – его организм категорически не принимал алкоголь. Приятель, однако, достиг недюжинных успехов и даже успел поучиться в консерватории и на историческом факультете университета, а после окончательно спился и сейчас работал ночным сторожем на каком-то никому не нужном складе.
– Вас не затруднит сообщить нам адрес? – попросил мальчик руководитель, совершенно не удивляясь будущему сотрудничеству. Тетка-продюсер тяжело вздохнула, но ничего не стала говорить, так как, будучи единственным психически нормальным членом этого коллектива, понимала, что находится в явном меньшинстве. А принципы демократического централизма тетка уважала еще со времен комсомольско-партийной молодости.
И они сразу из больницы отправились искать гуриного друга, потому что мальчик-руководитель ничего никогда на потом не откладывал. Ему еще логопед в интернате об этом говорила. У тебя, вещала логопед, ко всем твоим прочим радостям еще и синдром дефицита внимания, поэтому все, что нужно сделать, следует делать сразу же. Потом у тебя ничего не выйдет. Он запомнил и так всегда и поступал, потому что всегда слушал, что ему умные люди говорили. Про свой-то собственный ум он еще в интернате все хорошо понял.
Но гурин друг с работы давно уволился, квартиру поменял на комнату и три ящика водки, и где его искать, никто не знал. Тетка-организатор уже начала тихо на что-то надеяться, но это она делала зря, потому что отступать они совсем не умели, просто не знали, как это делается. И они разослали везде гонцов из числа своих поклонников, к тому времени уже очень многочисленных, и в конце концов отыскали его в его же комнате, в которую входить можно было только в противогазе. А он в ответ на все попытки поговорить орал диким голосом: «Пошли на…, сволочи!» – и даже тетка-дефектолог начала роптать, что такое как бы слишком даже для их группы, но мальчика-руководителя все это совершенно не поколебало, потому что он получил указания сделать с этим человеком клип и диск, а все остальное были разные препятствия, которые следовало преодолеть.
И тогда они вызвали сантранспорт и забрали его, а квартирные бабки-соседки крестили их вслед и призывали на их головы всяческие благословения. Потом они почитали газету «Из рук в руки», заплатили за все, и поместили гуриного друга в Бехтеревку на ускоренный курс детоксикации и реабилитации. Первые трое суток он спал, а потом еще трое суток орал благим матом в индивидуальной палате, а они по очереди с ним сидели и выносили судна с блевотиной. Потом дело пошло на лад, и когда он спустя месяц оттуда выписался, у него оказалось такое одухотворенное лицо, похожее на Пастернака, Блока и Высоцкого одновременно и незадолго до их смерти…
И он сразу же сказал, что клип может быть только черно-белым, и выбрал для него их фирменную песню «Детдом», которая была конкретно про брошенных детей, но вообще-то про то, что все мы потерявшиеся в этом мире детдомовцы, и хотя каждый из нас на что-то надеется, на самом-то деле надежды «найтись» почти ни у кого нет.
Денег у них, конечно, особенных не было, но уже все, кроме них самих, понимали, что они – супер, эксклюзив, ноу-хау, и готовы были дать, чтобы потом поиметь в сто раз больше, потому что «культмассовый организатор» с пергидролевой химией на голове – это же несерьезно, а настоящая раскрутка только начинается и в результате можно черт те чего добиться. Но клип получился все равно очень простой, потому что они сами не хотели, чтобы было сложно и что-то мелькало. Они этого просто не понимали, потому что с отклонениями и уследить, если быстро двигается и меняется, не могли. Он был, как собирались, черно-белый и вообще-то такой, что от него у всех мурашки по спине бегали. Просто ряды каких-то серых столов, уходящих вдаль, и за ними сидят одинаково одетые люди и что-то ложками из мисок едят. То ли тюрьма, то ли лагерь какой, то ли колония во время обеда, и камера чуть-чуть подрагивает и рыщет туда-сюда, как будто не может найти точку обзора, и задник где-то теряется в какой-то белесой дымке, и все выглядит как-то очень непрофессионально. А потом вдруг где-то наверху открывается окно и оттуда падает солнечный луч, а в нем кружится пыль. И люди начинают поднимать головы от мисок и смотреть, а камера торопится к ним, и понимаешь, что все эти, сидящие за столами, не взрослые, а дети. А камера временами уже откровенно дрожит, как будто там кто-то не может сдержаться и не то плачет, не то мандражирует по-страшному, хотя движется она по-прежнему медленно, и показывает то руку с ложкой, то глаза, то лицо целиком. И все время за кадром мерещится дикий крик, хотя и музыка негромкая, и слова тоже:
«– Где мое место в этом мире?
– Я спрашиваю вас. Я спрашиваю вас!
– Но вы не знаете ответа-а-а…»
И кажется, что вот сейчас кто-то наяву заорет, и музыка ударит, как это бывает во многих клипах, которые делают профессионалы, и ждешь этого сначала спокойно, но ничего не происходит, и от этого делается все напряженней и непонятней, а потом эта дымка, которая похожа на бельмо, начинает все заволакивать, а камера начинает торопиться, чтобы успеть показать еще одно лицо, еще, еще… но явно не успевает, и музыка уходит за холм, и уже ничего не видно, но вдруг в самый последний миг мерещится, что все эти, там, в дымке, за столами, начинают вставать… и это отчего-то так страшно, что просто спина леденеет… И на этом все кончается, и уже из ниоткуда, мягко и повествовательно: «Я спрашиваю вас…»
Ознакомительная версия.
