Ну почему это случилось именно с ней? Сколько подруг живут со своими мужьями и горя не знают, а ее бросили… Горе-то какое! Может, это он так пошутил? Разозлился на что-то? А вечером придет как ни в чем не бывало…
Она машинально взяла в руки потрепанный сборник стихов Марины Цветаевой. Ее тезки. Иной раз, если под рукой не было подставки, Марина ставила на книжку горячий чайник. Теперь ей почему-то стало стыдно. Она разгладила ладонью обложку, невольно счищая следы копоти, и открыла книжку. Тут же ее глаза выхватили строчки, словно нарочно для нее написанные:
Вчера еще в глаза глядел,
А нынче — все косится в сторону!
Вчера еще до птиц сидел, —
Все жаворонки нынче — вороны!
Я глупая, а ты умен,
Живой, а я остолбенелая.
О вопль женщин всех времен:
«Мой милый, что тебе я сделала?!»
Стихотворение оказалось длинным, но она прочла его залпом, потом еще — вот, даже стихами перестала интересоваться. А ведь раньше с удовольствием читала, многое знала наизусть. В девятом классе и сама пыталась стихи писать…
Марина любила своего мужа странною любовью: без намерения вызвать или поддержать в нем любовь к ней, к своей жене. Думала, он прикован к ней на всю жизнь. То есть она имела в виду брачные оковы, конечно. Так-то Михаил был свободен. Даже чересчур. А раз дали мужчине свободу, то почему бы ею не пользоваться?
Муж ушел к другой, стройной и красивой. По утрам она приносит ему кофе в постель… Нет, таким его не удивишь. Он привык, что жена пыль с него сдувает. Пожалуй, это Михаил приносит ей кофе в постель. А она лежит на высоко поднятых подушках, в кружевном пеньюаре, и волосы ее уже с утра красиво уложены…
Смешно вспомнить, как в юности Марина рвалась в семейную жизнь. Еле дождалась восемнадцати лет. Она мечтала освободиться от родительской опеки. Свобода! О, ее манила свобода взрослой, самостоятельной женщины. Как Остапа Бендера — Рио-де-Жанейро. И как мало она оказалась подготовленной к этой свободе!
Она думала, что сможет теперь читать любимые ею романы серии «Страсть» от рассвета до заката, а вместо этого пришлось брать в руки поваренную книгу и учиться готовить, потому что, как оказалось, мужа надо кормить три раза в день! И он не соглашается жевать шоколадки вместо борща или хорошей отбивной. И сосиски с макаронами ему надоедают…
А стирка! А уборка! Все то, что дома Марина делала из-под палки, здесь поджидало ее каждый день, и никто не говорил: «Ладно, отдохни, почитай, я все сделаю сама…» То есть сам. Нет, Миша четко разделял домашние дела на женские и мужские, причем последних было гораздо меньше.
Марина так и не смогла оправиться от навалившихся на нее серых будней, которые погребли под собой веселую девчонку с сияющими фиалковыми глазами.
А потом она забеременела и три года просидела в декрете, во время которого и привыкла к халатам, как ко второй коже. Так было удобнее. Набросила на себя, и ходи целый день. Всегда обыденная, привычная, которую перестаешь замечать, как веник за плитой.
Она вдруг живо представила себе, как придет на работу и будет глядеть в сочувствующие глаза сослуживцев. Вряд ли стоит надеяться на то, что они ничего не узнают. Хотя прежде о Ковалеве Марина рассказывала сама, но теперь ей казалось, что скрой от них такую важную новость — будешь чувствовать себя как человек, которому есть что скрывать.
Все сразу подумают, что она очень переживает из-за ухода Михаила, и, конечно же, станут ее жалеть.
Она вспомнила, как недавно ей рассказывали о похожем случае — ушел муж от их сотрудницы, заведующей складом.
— Представьте-ка, — со смехом повествовала собравшимся вокруг нее женщинам приемщица Элеонора. — От Нины Голиковой муж ушел. К молоденькой.
И все охотно смеялись, потому что до того Нину считали женщиной благополучной, у которой муж много получает и которая никогда не считает копейки до зарплаты. Теперь и она узнает, что такое нет денег!
А Марине было жалко Нину. Кому она нужна, такая до безобразия расползшаяся в свои сорок пять лет, похожая на черепаху, которая выглядывает не из панциря, а из толстого слоя жира. Нина даже ходила, переваливаясь с ноги на ногу, потому что из-за полноты ноги ей трудно было переставлять. Интересно, ей хочется секса или она считает себя для этого старой?
А до этого ей было жалко мужа Нины, который живет с такой непривлекательной женщиной и каждый день ложится с ней в постель. Неужели он может чувствовать к жене то, что в литературе называется вожделением?
Непонятно, почему ей такое пришло в голову, но Марина взяла и позвонила Элеоноре.
— Эля, помнишь, ты говорила, что от Нины Голиковой муж ушел? Я все забываю спросить: он так и не вернулся?
— Вернется он, как же! — услышала Марина в трубке жизнерадостный голос Элеоноры; вот кто никогда не печалится по поводу нехватки мужиков: «На мой век хватит!» — Чего ему там делать, дома у Нины? На дачу ездить? С внуками возиться? А здесь молодая, красивая, знает, как дать и как взять…
Элеонора захохотала, а Марина поморщилась. Она не любила скабрезные шутки приемщицы, которая обожала поговорить об интимной стороне отношений безо всяких там околичностей и наслаждалась замешательством слушателя.
Она и сейчас правильно поняла молчание Марины, но не собиралась угомоняться:
— Вот скажи-ка, ты можешь представить Нинку в постели? Не можешь? И я не могу. Небось она и ноги поднять не сумеет, а современный секс, знаешь, какой физподготовки требует?!
— А как сама Нина себя чувствует? — слегка изменила направление своего интереса Марина. Нина вдруг стала для нее чуть ли не символом брошенной женщины — придется и Марине привыкать к тому же.
— Как, как, а никак! От ее болезни лекарства нет.
— От какой болезни? — не поняла Марина.
— Ты чё, тупая? Лучшее лекарство от любви — другая любовь, правильно? Клин клином вышибают, это давно известно. А кто на Нинку глаз положит? Тут и нормальным бабам мужиков не хватает, а такая квашня неповоротливая кого привлечет?
Кое-как скомкав разговор, Марина положила трубку.
Сегодня воскресенье. У Марины было столько планов! Все они касались работы по дому. Вечером она собиралась съездить к родным.
Теперь же они сразу поймут, что у Марины что-то стряслось, начнут расспрашивать, а что говорить, она не представляла. И знала по себе: если ее начнут жалеть, она станет рыдать, и чего в этом хорошего? Лучше побыть одной…
Она вдруг почувствовала огромную усталость — то ли от тяжести того самого креста, который на себя взваливала, то ли от своих долгих тридцати лет, но ей захотелось прилечь. Марина пошла в спальню и легла с краю огромного супружеского ложа — кажется, впервые за много лет не застеленного покрывалом и холодного, как каменное плато. Свернулась калачиком.
Шторы она сегодня не раздвигала, — странно, ведь раньше это тоже было ее привычным движением: встать и раздвинуть шторы…
Полумрак в спальне странным образом ее успокоил. Он словно завернул в невидимое полотно все ее мысли, переживания, тревоги, — Марина лежала, смотрела прямо перед собой, ничего не видела и ничего не хотела.
Кто-то позвонил, она сняла трубку, но даже не поняла кто. Что-то ответила. Кажется, невпопад, но когда звонивший удивился, Марина просто выдернула телефонную вилку из розетки. И заснула, как провалилась в спасительную темноту. И тишину.
Глава 2
Когда Марина проснулась, было темно. Она сходила в ванную, машинально почистила зубы, приняла душ — от ее тела исходил какой-то непривычный запах. «Запах брошенной жены», — подумала она отстраненно. Потом прошла в кухню, достала початую бутылку пепси-колы — единственный напиток, которым она позволяла себе себя же баловать, — и налила в стакан. Выпила и опять легла в постель.
