– О нашем прадеде, – тихо подсказала я.
– Ага, вот, значит, вспомнила. Жили они хорошо. Квартира была большая, несколько комнат. Тогда еще на площади стоял двухэтажный дом, говорили, что бывшего купца местного. Крепко зажиточный он был, а потом, как и все остальные, где-то сгинул. И следа его нет, и памяти о нем тоже нет. Во время войны попал снаряд в том дом. Это я хорошо помню. На том месте осталась одна большая яма. Следователь ее тогда воронкой назвал. Страшно-то как. Ни человека, ни его дома: одно место пустое. Но это случилось уже позже. А после революции дом купца разделили на квартиры и поселили туда важных чиновников из «новых», – она вздохнула. – Тогда все грамотные пошли на службу к новой власти. А, как иначе можно было жить? Детей кормить и растить? Ваш прадед тоже получил там квартиру на втором этаже, – Нюра сделала паузу и продолжила: – Первый этаж занимала другая семья. У них тоже была прислуга, молоденькая девушка из соседней со мной деревни. Мы с ней дружили. Во время войны она на фронт ушла и погибла, даже замуж не успела выйти… ничего так в жизни и не узнала.
Мы с Симой переглянулись, обнаружив друг у друга на лицах предельное терпение. Нюра снова потеряла мысль, и мы ждали, не подгоняя ее, когда она все вспомнит и продолжит свой рассказ в нужном для нас русле.
– Так вот, значит, про вашего прадеда. Он был высокий, с гордой осанкой, ходил всегда важно, с тросточкой и очень тихо и красиво говорил. Должность он занимал большую. Грамотный был. Знаю, что сначала он учился в университете в Петербурге, а после родители отправили его за границу – там продолжать учебу. Он уже успел вернуться домой, но потом случилась революция и вся жизнь перевернулась. Никто не понимал, как жить дальше? Остался он один. А куда девались его родители в этой суматохе, так до сих пор никто и не знает. Может, он, сын ихний, и знал, но нам про то никогда не говорил. Всем было известно только, что новая власть забрала у них все, оставив без крыши над головой. Кажись, он тогда уже был женат… Точно, женат. Жена у него была молодюсенькая, прабабка ваша, и они уже двоих деток прижили. А дом у него забрали сразу, и отдали детям-сиротам. Сначала там интернат был для беспризорников, а уже потом, позже, в нем открыли санаторий. И фамилия родителей его тогда была не такая, как у сына. Ваш прадед взял себе новую фамилию, какая была у ихнего приказчика – так спокойнее было. Многие тогда меняли фамилию, чтобы начать новую жизнь. Так требовали власти, насовсем отречься от прошлого. А ту, что получил при рождении, пришлось забыть навсегда. Нужно было прятаться и скрывать правду. Дальше еще хуже стало. Боже упаси, кому сказать, что родители твои были богатые. Всех их называли эксплуататорами, а позже врагами народа, арестовывали, и потом уже никто не знает, куда они девались. Тех, кто не хотел служить новой власти и добровольно отдать свое добро, уничтожали без всякого суда. Так и ваши сгинули. Никто до сих пор не знает, где их могилка, – всхлипнула Нюра, после продолжительного экскурса по истории СССР.
– Про эксплуататоров мы все знаем. Нюрочка, это уже в далеком прошлом, хотя теперь их новых появилась целая уйма, только называются они немного иначе. Я тебе про то потом сама расскажу. Ты, говори по существу и только о нашей семье, больше ни о ком. Ладно? – Сима начинала откровенно злиться. – Чувствую, что мы и до вечера не узнаем главного. Какая фамилия была у прадеда раньше, до того как он взял новую? Ты знаешь его прежнюю фамилию? Ту, что он получил, как ты говоришь, при рождении? Это-то ты должна знать. Ты же всю жизнь прожила в их доме.
Нюра обижено поджала губы, что-то ими пожевала, глядя в пол. По лицу было видно, что она силится вспомнить.
– Как же она… Я раньше помнила. Как-то за ужином я принесла рыбу и стояла у стола, раскладывая ее по тарелкам. Жена его, ваша прабабка, тогда что-то рассказывала и случайно ее назвала, фамилию-то эту. Как же ее? Проскочило у нее незаметно в разговоре. Так муж мгновенно в лице изменился и так на нее посмотрел, что она сразу встала из-за стола и из комнаты вышла. Тогда к ужину она так и не вернулась. А я запомнила… фамилию ту запомнила. Красиво она прозвучала, высоко и благородно. Мне понравилось. Сначала записать хотела, когда на кухню вернулась, на всякий случай, да побоялась. А, вдруг кто прочитает? Постой, дай Бог памяти… – она с усилием терла лоб. – Нет, не скажу, напрочь вылетело из головы. Старая я уже. Вроде что-то знакомое крутится на языке, а назвать не могу, – Нюра подняла на нас беспомощный взгляд. – Простите меня дети. А что Агнесса? Сама вам не сказала? Она знает больше моего. Ей бабка сначала все рассказала, а потом и мать ее, я сама слышала, как они говорили. Она тогда еще сундучок свой маленький, кованный, ей отдала. Это было уже перед самой ее смертью.
– Ну, скажите мне, почему все самые важные разговоры начинаются перед самой смертью? Неужели нельзя обо всем поговорить раньше? Толком все объяснить, а не оставлять детям семейные тайны и сплошные ребусы? – вдруг разозлилась Сима. – Прямо какой-то заколдованный круг. Все знают, но молчат и скрывают, и только перед смертью начинают понимать, что нельзя это уносить с собой в могилу. Тогда и начинается самое интересное. И сказать хочется, а уже не можется. Прямо наказание какое-то.
– Подожди, Сима, – остановила я сестру и повернулась к няньке. – Нюра, о каком сундучке бабушки ты говорила? Где он?
Та растерянно пожала плечами, а я укоризненно посмотрела на Симу.
– Нюрочка, вспомни, ты говорила, что бабушка отдала тете Агнессе свой сундучок перед смертью и что-то ей рассказала, – начала я все сначала, заранее запасаясь терпением. – Ты была с ними в тот момент?
– При мне это было, – неожиданно быстро подтвердила Нюра. – Я тогда с ними была, у кровати сидела. А та, бабка ваша, уже никого не узнавала. Бормотала что-то, словно во сне, и разговаривала сама с собой, а потом велела Агнессе из-под кровати сундучок-то забрать. Мы ей не поверили, думали снова бредит. У нас дома сроду никаких сундучков не было. Но она настаивала и все рукой туда показывала. Агнесса уже когда из-под кровати вылезла, а спросить: что к чему и не у кого. Мать мертвая была. В один момент отошла. Что в том сундучке спрятано, сказать не успела. А он и, правда, совсем небольшой оказался. У Агнессы в кабинете сейф для документов и тот больше. Она его при мне не открывала и велела забыть навсегда, что он был. Я ее об этом больше никогда и не спрашивала. Строгая она, а я ее боялась. Часто я вспоминала тот сундучок, но молчала. Да, вы теперь и сами можете у Агнессы все узнать. Что ей уже сундучок прятать, раз говорите, что все позволено, и обо всем открыто рассуждать можно. Она лучше моего вам все и расскажет. А я что? Я ничего толком не знаю. С меня нет никакого спроса.
