Ознакомительная версия.
Иван Михайлович всегда поражал Лину способностью легко совершать сделки с совестью, словно его совесть была не утонченной дамой из мира искусства, а торговкой на рынке. Чтобы заглушить ее панибратское похлопывание по плечу, он прибегал к самому традиционному русскому антидепрессанту: заливал все проблемы водкой. Иван Михайлович легко «уговаривал» в одиночку бутылку любого крепкого напитка — и не важно, выпивал ли он с шебутными земляками-краснодарцами («стремянные» и «забугорные» «мелкими пташечками» с гиканьем и присвистом летели тогда одна за другой) или с ошалевшими от его напора и потому уступчивыми французскими учителями музыки, — процесс проходил одинаково вдохновенно и бурно, сопровождался цветистыми тостами.
«Значит, отныне наш Цицерон будет произносить пламенные речи о жертвенности в искусстве в более солидном месте. Не перед бесправными педагогами, которым опять задержал зарплату (от них самих он всегда требовал раболепного послушания), а перед городскими чиновниками, спонсорами и другими нужными людьми», — устало подумала Лина. — Почему-то от себя Иван Михайлович особой жертвенности никогда не требовал. Хотя говорил и вправду красиво и убедительно.
Значит, теперь его пылкие и щедро расцвеченные метафорами речи будут звучать в другом месте… Например, в управе, в префектуре, в городских департаментах и комитетах. А возможно, даже с экрана телевизора или с полос центральных газет. Он будет убедительно рассуждать о том, как важно воспитывать подрастающее поколение на лучших образцах отечественной культуры. Что ж, все правильно. Эти самые образцы уже несколько лет в поте лица создавали сам Иван Михайлович и его многочисленные потомки: сыновья Иван и Никодим и дочери Дуняша и Феодосия. Иван Михайлович слыл славянофилом, в некоторых кругах даже старовером, потому и детей назвал соответственно. «Талантливые, черти!» — по-отцовски хвастался Иван Михайлович потомками, и глаза его лучились гордостью. Пьесы, песни и сценарии праздников, сочиненные его юными отпрысками, бухгалтерия «Утят» всегда оплачивала по высшим ставкам. В общем, за будущее Ивана Михайловича и его наследников можно было не волноваться. Кстати, едва Иван Михайлович оставил «Утят» и захлопнул за собой дверь, всех его детей как ветром сдуло из студии. Еще бы! Кому охота отвечать за долги папаши и объясняться с родителями студийцев?
Самое удивительное: все отзывались об Иване Михайловиче с искренним восхищением. Похоже, этот незаурядный человек, словно гоголевский Чичиков, обладал не только мощным обаянием, но и загадочным магнетизмом. Он до тонкостей освоил непростое искусство очаровывать, врать в лицо, вешать лапшу на уши — и делал это виртуозно. Этот хитроватый и жуликоватый творец нравился всем: и детям, которые занимались в студии, и их мамашам, и чиновникам районной администрации, и спонсорам, и известным мастерам искусства, и даже, по вдохновению, — сотрудникам студии, которых сам же регулярно обкрадывал, недоплачивая зарплату. Словом, Иван Михайлович был обаятельным и милым — но до тех пор, пока не почуял, что пора выходить из игры. А то, не ровен час, все долги, пустые обещания и невыполненные обязательства, собравшись в разреженном воздухе в огненный шар, обрушатся на его седеющую голову. Толком не простившись с коллективом, Иван Михайлович стремительно, как ракета, улетел в более высокие слои атмосферы.
В общем, с ним было все более-менее ясно. В деле построения капитализма лично для себя и своей семьи Иван Михайлович достиг завидных высот. Но обобрать и бросить детскую студию?… Предать коллектив, в котором проработал столько лет? Обидеть «Утят», где выросло не одно поколение ярких певцов, музыкантов и танцоров? Как он мог? А так и смог. С обаятельной улыбкой человека, якобы посвященного в тайные механизмы власти и вообще мироустройства, недоступные простым смертным. С усмешкой тертого калача, понимающего, «как дела делаются». Хотя, наверное, все было гораздо проще. Мудрый Иван Михайлович однажды понял: детская студия — не «пуп Земли», как он внушал своим самоотверженным сотрудницам, а лишь малая песчинка во Вселенной. Мелочь, на сожаления о которой не стоит тратить быстротекущее время. Надо идти вверх по лестнице успеха и благополучия дальше, дальше, дальше — не оглядываясь и не отвлекаясь на пустяки.
А для Лины гибель студии обернулась личной катастрофой. Уже две недели она бегала, как затравленный заяц, по городу, клянчила денежки у всех, кто внезапно приходил в голову. Но «богатенькие буратины» пожимали плечами и опускали глаза. А денег требовалось о-го-го сколько — оплатить аренду полуподвала, где проходили занятия с детьми, уборку прилегающей территории, налоги в пенсионный и другие фонды, выдать очередную зарплату педагогам и уборщице. Вернее, уборщице в первую очередь. Педагоги подождут, они всю жизнь работают на энтузиазме. Да и самой Лине пришлось урезать расходы. Например, отказаться от изящных кремовых босоножек, нагло красовавшихся в витрине соседнего магазинчика.
«Ну и ладно, я же не шопоголичка, переживу как-нибудь. Старые тоже еще вполне ничего, — бодро решила она, — только надо ремешок на правой босоножке закрепить, на левой — зашить и на обеих срочно сделать набойки».
Сократить траты на себя оказалось не так уж трудно. А вот добывать деньги для студии у Лины пока получалось не очень. И городские чиновники, и потенциальные спонсоры внимательно выслушивали Ангелину Викторовну, поили кофе и даже целовали ручку на прощание. Словом, внешне горячо сочувствовали не вполне адекватной «училке», однако помогать не спешили. У любого предпринимателя своих забот полон рот безо всяких там «Веселых утят». А на благотворительность крупных олигархов Лина не надеялась. Оставался один выход — кредит, который неизвестно чем потом отдавать. Да и какой сумасшедший банкир даст кредит детской студии? Подо что? Под «Танец утят»? Своего-то помещения у них нет, а банки дают деньги под недвижимость… Оставался, правда, еще один вариант: благотворительный концерт учеников и педагогов, который еще предстояло организовать, но на это тоже требовались деньги.
Короче говоря, Лине было не до бассейна. Хотелось домой, поскорей плюхнуться в любимое продавленное бархатное кресло, сварить кофе, попытаться сосредоточиться. Перелистать записную книжку в мобильнике, просмотреть адреса в электронной почте. На работе это было невозможно. Электричество и телефон отключили за долги на прошлой неделе. Значит, пулей — домой, найти все забытые контакты и обзванивать, обзванивать до посинения потенциальных спонсоров. Вдруг какой-нибудь непуганый богач клюнет… Жаль, что ни у кого из студийцев нет богатеньких папаш. Родители ребятишек — обычные люди, перебивающиеся от зарплаты до зарплаты… Ну и пусть. Надо хоть что-нибудь делать. Лишь бы не лежать на диване лицом к стене и не думать, что будет завтра. А еще — не поминать каждую минуту нежным тихим словом Ивана Михайловича. Стоп! Надо думать позитивно, ненависть разрушает личность. Ну как ей потом работать с детьми — с желчью и злобой в душе…
Ознакомительная версия.
