— Консульство.
— …куда я могу немедленно обратиться. Там не понравится, что американскую гражданку вопреки ее воле удерживает египетская полиция…
— Мисс Харрис…
— …к тому же без объяснения причин.
— Мисс Харрис, выслушайте меня. Я понимаю ваши чувства. А теперь позвольте вам все объяснить. Хорошо? Прежде всего, египетская полиция, как вы выразились, не держит вас вопреки вашей воле. Я привез вас сюда ради вашей же безопасности.
— Зачем? Не потому ли, что Джон и его толстый друг повздорили? Но там мне ничто не угрожало, в этом я совершенно уверена. В Золотом доме все было иначе. Благодарю вас, что вы подняли меня с пола и смахнули пыль, но я не просила, чтобы меня тайком увезли в никому не известную пещеру Али Бабы.
Ахмед Рашид с трудом сдерживал смех, и я поняла, что меня занесло. Это было так не похоже на меня.
— К тому же, — продолжила я более сдержанно, — мне хотелось бы узнать, что же такого в этом проклятом шакале, если все так жаждут добраться до него.
— К сожалению, мисс Харрис…
— Да-да, знаю. Вы не имеете права сказать. Вы хотя бы можете отвезти меня в гостиницу прямо сейчас?
Его лицо вдруг помрачнело, и я сказала:
— Значит, меня держат против моей воли.
— Нет, это не так. Видите ли, вы только что сказали, что вам не нужна защита и в гостинице вы в безопасности, но это не совсем так. Мисс Харрис, сейчас вам грозит опасность. И вы не можете туда вернуться.
— Но почему?
Наконец он поднял голову, наши глаза встретились. Я была не в силах шевельнуться.
— Что случилось? Скажите мне, — прошептала я.
— Джон Тредвелл мертв.
Комната поплыла перед глазами. Смутные воспоминания и обрывки информации пронеслись в голове. Может, мне все это приснилось? Вот я выхожу из гостиницы «Шепард», прижав руку ко лбу, мистер Рашид держит меня за талию, у двери царит неразбериха, кто-то говорит «Айва, айва! [20]», вспыхивает яркий свет, мелькают униформы полицейских…
— Теперь вспомнила, — прошептала я. — В гостиницу нагрянула полиция.
— Горничная обнаружила вас обоих на полу в комнате Джона. Когда она сообщила об этом дежурному, я случайно все услышал, решил подняться наверх и проверить. Вы пытались встать, и я вам помог. Через несколько минут мы добрались до вестибюля, к тому времени явилась полиция. Все же из-за неразберихи нам удалось ускользнуть. Я предъявил свои документы, и нам разрешили покинуть гостиницу.
Ничего не выражающим взглядом я смотрела на Рашида.
— Горничная не смогла вас точно описать, — продолжил он. — Она лишь повторяла «американка, американка». В этом городе много американцев. Так что у них нет вашего описания.
— Но мой паспорт… Он остался в столе дежурного администратора.
— Я забрал его вместе с вашим чемоданом и сумочкой. К счастью, вы их не распаковали. Я сказал своему другу, дежурившему в тот день, что вы выезжаете. Видимо, мистер Тредвелл зарегистрировал вас под своей фамилией, с тем, чтобы избавить вас от необходимости расплачиваться за номер. В любом случае, сейчас никто не догадается искать вас. Никто не знает ни вашего имени, ни внешности.
Он напряженно улыбнулся.
Я с трудом произнесла:
— Что вы сейчас намерены делать?
— Египетские полицейские очень дотошны, особенно когда дело касается скандального убийства. Власти будут требовать результатов. Вскоре они проверят записи обо всех зарегистрированных паспортах, прошедших через их руки за последние несколько дней. Запись о вас тоже имеется, и через какое-то время они начнут вас разыскивать.
Дело осложняется тем, что вы не можете остановиться в другой гостинице. Полицейские будут подкарауливать американку с номером вашего паспорта.
— Понятно. — Я пыталась вернуть самообладание, но тщетно. Перед моими глазами мелькал лежавший на полу Джон Тредвелл с взъерошенными, как у маленького мальчика, волосами. Не успев расплакаться, я сумела вымолвить:
— Спасибо, мистер Рашид, за то, что вы вытащили меня оттуда. Если бы вас там не оказалось… — Я покачала головой. — В Риме я подумала, что вы мне враг.
— Теперь вы понимаете, что у нас с вами одна цель?
— Какая цель? — вопрос прозвучал как выстрел.
— Найти вашу сестру.
Я вдруг потеряла к происходящему всякий интерес, почувствовав себя сдувшимся шариком. Поудобнее устроившись на диване, я вонзила ногти в кожуру апельсина и стала думать только о Джоне, дорогом милом Джоне, который был ко мне так добр. А теперь он мертв, и я даже не знаю, почему его убили.
Почувствовав прикосновение рук Ахмеда к своим щекам, я догадалась, что плачу, а он вытирает мои слезы:
— Знаете, Аллах желал нам вечного счастья и поэтому наделил нас способностью смеяться. Но он также наделил нас способностью плакать, чтобы смех казался еще слаще. Думаю, вы любили Джона Тредвелла. Мне очень жаль, что именно я принес вам такие плохие вести.
— Я плачу по человеку, которого принимала за Джона Тредвелла. Он водил меня за нос с самого начала, если вы сейчас не врете, и продолжал обманывать до последнего дня. А если верить вашим словам, что Джон Тредвелл дружил с толстяком, чему, признаться, я сама была свидетелем, тогда, надо полагать, он причастен к нападению в Золотом доме. Я не могла бы любить такого человека, и я его не люблю. Я плачу по утрате того Джона, которого сама придумала. Вот и все.
Держа наполовину очищенный апельсин и обливаясь слезами, я чувствовала, как печаль понемногу вытесняется злостью и разочарованием. Было бы напрасной тратой времени оплакивать человека, который принимал меня за круглую дуру. Дело принимало серьезный оборот. Убит человек. Меня тоже чуть не убили. И все произошло из-за этого злополучного шакала.
Я снова взглянула на мистера Рашида.
— Значит, вы скрываете меня от полиции? Разве это законно?
Он пожал плечами, его лицо оставалось серьезным.
— Вы не убивали Джона Тредвелла и не сможете сказать, кто это сделал. Следовательно, полиции от вас мало пользы и ваш арест ничего не даст. Глупо позволить им задержать вас. Для всех это станет пустой тратой времени и затянет поиски вашей сестры. Да, я прячу вас от полиции и, разумеется, поступаю незаконно. Но это продлится недолго. Завтра из моего учреждения последуют исчерпывающие объяснения, и перед полицией вы будете чисты.
Я впилась в апельсин. Мистер Рашид оказался прав — апельсин был вкусным. Он наблюдал за мной, пока я ела, смущавшие меня глаза смотрели пристально и ничего не выражали. Он явно знал больше, гораздо больше, чем говорил, и мне следовало раньше догадаться об этом.
