Ознакомительная версия.
– Ангел, тебе померещилось. – Он взял ее руку в свои и погладил длинные пальцы с ярким маникюром.
Анжела надула губы и приняла вид обиженной капризной девочки – это была ее любимая маска, которую красотка часто пускала в ход. Михаил внутренне напрягся – сейчас заведет разговор о покупке очередной шубы, сапог или чего-то еще. Ему не было жалко денег – к счастью, проблем с ними не имелось. Раздражала Анжелкина жадность, ненасытность какая-то в плане вещей. Шуб у нее было пять, сапог к ним – несть числа, это не говоря уже о перчатках, сумках, шарфах. Большинство этих тряпок Анжела не надевала более одного раза, а порой вообще забывала о каких-то покупках, могла найти летом в антресолях пакет с вещами, с которых даже не были срезаны этикетки. Но это не останавливало ее, не отбивало желания купить еще и еще что-то. Конечно, Михаил мог заблокировать ее карту, не давать ей денег, но он здраво оценивал свою внешность и прекрасно понимал: сделай он так – и своенравная красотка моментально его бросит. Ему и в голову не приходило попробовать – он твердо был в этом убежден.
Сегодня, однако, речь зашла не о шубе или сапогах. Анжела, по-прежнему дуя губы, проговорила:
– Ты стал редко бывать дома. Мне мало внимания! Почему я должна целыми днями сидеть одна?
«Займись чем-нибудь! – подмывало рявкнуть Михаила. – Посмотри хоть один приличный фильм, а не эти свои дикие ужастики в аляповатых упаковках! Дай выходной домработнице и приготовь сама хотя бы омлет к моему приходу!»
Разумеется, вслух он этого не сказал, только склонил голову, чтобы не выдать взглядом своего истинного настроения. Сейчас ему больше всего на свете хотелось взять Анжелу за воротник длинного шелкового халата от Гальяно и встряхнуть так, чтобы хоть часть спеси и дури вылетела из ее головы. Но он, как всегда, не сделал этого.
– Прости, Ангел. Я много работаю в последнее время, есть идея одна, но пока не хотел говорить тебе…
Анжела, предчувствуя сюрприз, сменила гнев на милость:
– Ты что-то готовишь?
– Не спрашивай пока, хорошо? Я хочу увидеть потом радость в твоих глазах.
Анжела чмокнула его в щеку и испарилась, убежала в спальню. Сейчас будет звонить матери. Это – отдельная тема, которой Михаил старался никогда не касаться. Анжела не любила говорить о матери, но иногда до Михаила долетали обрывки их телефонных разговоров, из которых он со временем сделал вывод: Анжела ненавидит свою мать и при любом удобном случае стремится сказать ей что-то обидное. И звонит лишь для того, чтобы подчеркнуть, что живется ей без матери куда легче, богаче и веселее. «Надо бы проверить, что там вообще было».
Михаил все чаще ловил себя на том, что Анжела стала раздражать его. А случайное знакомство со спокойной, серьезной и умной Ольгой в книжном магазине и вовсе отбило желание возвращаться домой после работы. Зачем? Его там ничего хорошего не ждало – только вечные придирки, скандалы, надутые губы и постоянные разговоры о деньгах. Поэтому вечерние посиделки в кафе с Ольгой Михаил считал подарком судьбы – он впервые был интересен девушке не из-за размера бумажника, а из-за того, что было в его голове и душе. Думая об Анжеле, Михаил все чаще приходил к выводу о необходимости расставания. Но тянул по привычке, по инерции – за те несколько лет, что они провели вместе, Михаил привык к Анжеле и по-прежнему боялся потерять. Однако с каждым днем этот страх становился слабее, уступая место раздражению.
С Акелой я помирилась – к счастью, вообще не умею долго обижаться, а тут еще и чувствовала себя виноватой. Поэтому, когда муж вернулся, я повела себя так, как делала это до ссоры, и Акела просто не мог не заметить этого.
Он не сказал ни слова, но по выражению лица я видела – доволен, не хотел продолжать ссору. Весь вечер воскресенья, пока папа не привез Соню, мы провели вместе, сидели в обнимку на тахте и разговаривали. Акела делился планами на поездку в Осаку, куда в этот раз обещал взять и нас с Соней. Я, затаив дыхание, слушала его рассказы о сэнсэе Табанори, о его занятиях, больше похожих на лекции. Мне нравилось наблюдать за тем, как меняется лицо мужа, выражая разные эмоции, которые в каждодневной жизни я видела нечасто. Акела крайне редко позволял себе какие-то проявления, не повышал голоса, не строил недовольных мин – он приучил себя к контролю с детства, и теперь ему не составляло труда скрыть любые чувства, пусть даже они разрывали его изнутри. Меня иногда обижало то, что даже о любви он в последнее время говорит словами японских трех– и пятистиший – как будто своих слов у него не находится. Но со временем я приучила себя к мысли, что Акела просто иначе понимает слово «люблю», он заменяет его действием, а не болтовней.
Меня подмывало извиниться за свои слова, но я никак не могла дождаться подходящего момента. Извинения были нехарактерны для меня, но сегодня я остро чувствовала свою вину перед мужем. Он бы никогда не позволил себе упрекнуть меня в чем бы то ни было, хотя за мной – чего уж греха таить – водились грехи и грешки разного калибра. Один только роман со стриптизером из маленького провинциального городка чего стоил, а ведь Акела об этом знал. Иногда я думала – а вот если бы я узнала что-то подобное о нем, то не простила бы. Вернее, простила – потому что жить без него куда хуже, чем знать такую ерунду – но при каждом удобном случае колола бы мужа этим знанием, как иголкой. А Сашка – нет. Ни разу за прошедшее с того момента время он не дал мне понять, что в курсе этой моей интрижки, и узнала я обо всем от папы, если честно. Сашкино благородство иной раз ставило меня в тупик…
Но когда мы, уложив спать Соню, остались вдвоем, я вдруг не смогла себя заставить снова поднять тему, из-за которой вспыхнула ссора. Мы так уютно лежали в обнимку на низкой тахте, и моя голова покоилась на плече мужа, а его рука накрыла мою, согревая и даря спокойствие и уверенность, что я не нашла в себе сил разрушить идиллию. Ничего, я думаю, что Сашка и так все понимал – и как мне стыдно, и что я сожалею о своих словах, и что вряд ли еще когда-то впредь осмелюсь выдать подобное. Все-таки понимать друг друга без слов – это великое искусство, которым владеют только истинно любящие люди.
Ольга продолжала приходить в дом Сайгачевых. Постепенно хмурый неулыбчивый преподаватель начал чуть менять свое отношение к ученице. Ольга была девушкой способной, настойчивой и упорной, что, безусловно, не могло не внушить Александру Михайловичу уважения. Он позволял Паршинцевой приходить в «Каскад» на занятия, и по живому интересу в ее глазах замечал – она не притворяется, ей на самом деле почему-то необходимы эти знания. Однажды после окончания тренировки Ольга задержалась и попросила разрешения попробовать повторить движения и стойки, которые он разучивал с учениками. Чуть удивленный Сайгачев хмыкнул, но деревянный шинай все-таки протянул, и Ольга довольно точно воспроизвела некоторые упражнения. Александр Михайлович удовлетворенно кивнул и уже собрался уйти в тренерскую, как вдруг заметил – Паршинцева подошла к манекену и, обхватив рукоять шиная двумя руками, принялась имитировать удары по шее – снизу вверх спереди назад, так, словно пыталась отрубить манекену голову. У Акелы вскипела кровь – он не позволял ученикам подобных действий, считая это недопустимым, и одновременно с этим в голову пришла мысль: а ведь именно ради вот этих навыков странная девица с ледяными голубыми глазами и ходит в его дом и его клуб. И то, с какой жадностью она рассматривает мечи, когда думает, что ее никто не видит, тоже неспроста.
Ознакомительная версия.
