— «В» и нечто смутное.
— Вы хотели выжечь инициалы Маргариты Вишняковой…
— Я хотел выжечь букву «В» и дату: 1985, но не успел — руку раздуло.
— Декабрь 1985… Иногда… Иногда все кажется каким-то странным… Между бредом и… И мечтой…
Распахнув окно, она навалилась на подоконник, вдыхая ночной воздух.
— Тебе плохо? — не на шутку испугался Глеб. — Где здесь кровать? Где в этом доме кровать, черт побери! Тебе надо прилечь.
Вера послушно прилегла на козетку: — Мы на «ты»?
Глеб вздохнул: — Как-то старомодно «выкать» матери собственной дочери.
…Дождь все сыпал по веткам каштана, отбивал чечетку на жестяном подоконнике. В комнате было тихо и как никогда — покойно. Никто не спал, но и разговоры иссякли. Мысли накапливали силу, чтобы прорваться неудержимым потоком. У ног Веры сидел Глеб, не выпуская ее руку.
— Я арестована? — Вера пошевелила рукой. Пожизненное заключение.
— Вцепился намертво — боюсь упустить. Мне ведь тогда все время мерещилось, что я не туда попал — не в свои сани, не в свою жизнь. Маргарита — такая активная, обволакивающая. А рядом с ней — смешной пингвиненок в черно-сером неуклюжем лыжном костюме. Ты не заметила — однажды мы почти столкнулись в библиотеке.
— Я брала Франсуазу Саган.
— Ты листала книгу и отсвет от бумаги ложился на твое лицо. Я аж задохнулся — таким родным показалось мне оно… И затаился, заслонившись пудовым словарем. А потом вы с Марго стояли на веранде, а я снизу посылал воздушные поцелуи. Тебе. Думал, а вдруг, каким-то чертовым чудом — догадается? И руку жег твоим именем… Словно заклинал судьбу…
— Когда ты пришел в метель… Ты знал заранее?
— Я в самом деле ошибся дверью. Но не ногой! Когда поцеловал твою щиколотку — нежную, тонкую, пахнущую чем-то невинным — бисквитом или цветами…
— Детский крем от воспалений. Лыжные ботинки были похожи на «испанские сапоги». Для меня — пытка, натирались водянки…
— Пойми, я не мог уйти! Я был уверен, что мы никогда не расстанемся. Я найду тебя! Но… пф… На следующее утро наша группа улетала, а в Шереметьево на таможне в моем багаже нашли валюту. Следствие тянулось долго. Потом выяснилось, что ее подбросил мне некий штази, числившийся в тургруппе банковским служащим. Ну, там была особая история, идущая от деда… Я потерял тебя.
— Мои родители пришли в ужас, когда я сообщила им, что беременна и не собираюсь делать аборт. Жду ребенка невесть от кого, с пузом явлюсь на выпускные экзамены! Как же я злилась на себя! Как ненавидела свои идиотские мечты, наивные фантазии… Оттого и резко поумнела: едва закончив школу, вышла замуж за папиного аспиранта, командированного в Париж… Там училась живописи и растила Машку. Потом началась Перестройка… Я постаралась стать образцовой супругой скучного человека и забыть о том, каким странным образом появилась на свет моя дочь.
— А я гонялся за каждой миниатюрной блондинкой, надеясь узнать тебя в чертах чужого лица. Пробовал и ошибался не раз… И тут Марго говорит, что Верочка в Брюсселе! Здесь, на месте этой давней истории — все сошлось! Я как с цепи сорвался… Ходил за тобой, глаз не спускал… И все не решался… Чуть не забыл — вот. Эта вещица принадлежит тебе. — Пошарив за пазухой, Глеб достал сафьяновую коробочку и положил у Верочкиной подушки. — Ты же не только Анна Грас — ты Вера из «Гранатового браслета» и та единственная, для которой родился я. Только не смейся — во время твоего рассказа я ощущал себя Мишелем. Мишелем Тисо. Как-нибудь я напрягусь и расскажу о нем побольше.
— Гранатовый браслет… — ахнула Вера. — Выходит, круг замкнулся?
— Ты окольцована, Зачарованная, — Глеб защелкнул серебряное кольцо на ее тонком запястье. — Похоже на обручение?
Вера не успела ответить — соловьиная трель мобильного телефона ворвалась в ночь.
— Мам, я уже свободна!.. Только не волнуйся — завершила работу досрочно. Правда, гонорар пока не заплатили. Ужасно хочу к тебе. Но у меня обратный рейс через неделю. Буду гулять по Нью-Йорку, глазеть и присматривать крошечные сувениры.
— Машенька… Постой, на какие деньги ты будешь жить? Где? Не надо дожидаться обратного рейса. Ты должна поменять билет, сколько бы это ни стоило. Я займу и вышлю немедленно…
Глеб взял у Веры трубку с уверенностью человека, имеющего на это полное право.
— Здравствуй… Гм… Здравствуй, Мария. Меня зовут Глеб. У тебя есть пластиковая карта? Так, диктуй… Сегодня ты получишь деньги, купишь билет на ближайший рейс в Брюссель и сообщишь матери. Да, пройдись по Пятой авеню, бери все, что тебе понравится. Мне так надо. Идет? Все поняла?
— Вы кто — мафиози или полицейский? — съязвила девушка.
— Странник. Подрабатываю волшебником.
Вера перехватила трубку: — Детка, Глеб не волшебник. Он… Только без паники, заяц — это твой отец. Мы ждем тебя. Ждем!
Отключив связь, она подошла к портрету: — Ничего не понимаю… Мистика какая-то…
— Никакой мистики! Знаешь что вырезано на этой рамке? Я ведь кончал Институт Восточных языков и факультативно долбил санскрит. Санскрит, понимаешь? Кому он нужен! А тут разглядываю рамку на Жуже и вижу — в орнамент вплетены слова. На санскрите! Вот ведь тоже — случайность? Еле прочел — такая заковыристая резьба. Прочел и почесал репу: «все сходится!» Смотри, он показал вязь, идущую по центру рамки:
«Память о прошлых воплощениях всегда с нами. Она прячется глубоко внутри. Но если проявляется на поверхности — ты не должен пугаться и прогонять ее. Сумей понять: с тобой произошло чудо, странник».
24
Кладбище в Брюсселе не угнетает душу, скорее обнадеживает смутой перспективой на победу покоя и благодати. Пусть даже Там — по ту сторону. У могилы с надписью «Анна и Мишель Тисо. 1944» под фотографией обнявшейся пары, стояли Вера и Глеб. Вера положила на черный гранит букет мелких белых роз.
— Однажды Мишель поставил камеру на автоспуск и они сфотографировались вместе. Изобразив широченную улыбку, Мишель сказал: «Что бы ты больше не говорила, что я делаю кладбищенские фото», сказала Вера.
— Я часто думал, бывая на кладбище и рассматривая чужие лица, — кто из нас знает, когда он сделал то самое фото? То, что будет здесь.
— К счастью, это дано знать совсем, совсем не многим, — высокая старуха в черных шелках неслышно подошла к ним. Несмотря на густую вуаль, Вера и Глеб узнали гадалку Перселу.
— Это траур, — он тронула черное кружево. — Вчера я похоронила отца. Он здесь, рядом. Пойдемте со мной.
Вместе они прошли к скамейке на лужайке, густо покрытой одуванчиками или желтым клевером.
