Ознакомительная версия.
– Мишке восемь, а Машке четыре.
– Младенцы! Они не виноваты, что у них отец подлец! Первосортнейший подлец! Хотите, чтобы они с подлецом жили?!
– Я ничего не хочу. Я жить не хочу.
– От хотенья вашего ничего не изменится, Оленька. Вам надо сильной быть. Твердой, как скала гранитная. Бороться надо, Оленька. За детей. Все остальное в данный момент – чепуха!
Как бороться? С кем? Она слабая. Она не умеет бороться!
– Придется научиться! Выхода нет. Трусость – подлейшее качество, а нам на сегодня подлости достаточно! Вполне-с… Поднимайтесь, поднимайтесь потихоньку, Оленька. Пойдемте!
Куда? Ей некуда идти. Нет больше дома, нет семьи, ее место – тут, рядом с трупом брошенной, никому больше не нужной машинки. Она сама – такая же, отслужившая свое рухлядь.
Но Григорий Матвеевич был другого мнения. Одной рукой он подхватил сумку, другой – взял Ольгу за локоть и засеменил к трамвайной остановке.
* * *
Ветви оливковых деревьев тихонько шелестели, яркие бабочки, с воробья размером, порхали над рощей. Как же в этой Греции жарко, просто невыносимо. Сесть бы сейчас в тенечек. Но тени нигде нет, даже под деревьями. Солнце палит нещадно, все тело горит, и во рту пересохло, а укрыться негде. Страшно хочется пить…
– Пить… Пить хочется…
Григорий Матвеевич засуетился, схватил чашку, налил водички из чайника, приподнял Ольгу на подушке:
– Вот, голубушка… Попейте… Ах ты, господи, несчастье… Пейте, пейте, полегчает… При температуре надо много пить…
Ольга жадно выпила, откинулась на подушку. Лихорадочный румянец на запавших щеках, глаза мутные, руки-ноги плетьми болтаются… И вся горит.
Напугавшись высоченной температуры, Григорий Матвеевич вызвал «Скорую». Приехал врач – молодой, румяный, улыбчивый. Сказал – грипп. Рановато что-то в этом году, обычно в ноябре начинается… Велел давать Ольге антибиотики, аспирин, теплое питье – и через неделю все будет в порядке. Так и вышло. На шестой день Ольга уже сама хлебала сваренный Григорием Матвеевичем куриный бульон из мисочки – куриный бульон при гриппе первейшее средство, всем известно.
Доела, отставила мисочку.
– Григорий Матвеевич, а где мои вещи?
Вещи ее, выстиранные и выглаженные, лежали на стуле, тут же в комнате.
– Вон они, Оленька, дожидаются вас.
Ольга сунула ноги в тапки, зашаркала к стулу. По пути ее сильно качнуло, она ухватилась за диван, постояла немного, тяжело дыша.
– Голубушка моя, куда вы собрались? Доктор вам постельный режим прописал, у вас может воспаление легких случиться! Вы должны лежать и выздоравливать.
– Я должна увидеть детей, Григорий Матвеевич.
Он пытался Ольгу отговорить, а когда понял, что никакими уговорами тут не поможешь, заявил решительно:
– Одну я вас не пущу, так и знайте!
…Родители Стаса, выйдя на пенсию, окончательно поселились на даче. Когдатошняя щитовая бытовка давно уже превратилась в крепкий двухэтажный дом с резными наличниками и спутниковой антенной на крыше, которой отец Стаса страшно гордился. И отопление в доме имелось от котла, и тесовый трехметровый забор, и собака Буран на цепи – все как полагается.
Светлана Петровна как раз выставляла на стол пирог, когда Буран во дворе зашелся лаем. Светлана Петровна выглянула в окошко. Буран без толку лаять не станет. Это не какой-то вам пустобрех, настоящий сторожевой пес кавказской породы, Стас три года назад за него страшные деньги отдал. Светлана Петровна сына отругала – зачем, мол, потратился, но сама была довольна. Дом у них, как говорится, – полная чаша. И телевизора два, и ковры, и золото, и шуба у нее, вон, каракулевая, муж из-за границы привез. Он тогда начальника городской администрации возил, а тот ему путевочку выделил в Болгарию, вот оттуда и привез шубу-то. Уж десять лет, а все как новая…
За воротами, под фонарем, топтались двое. На алкашей вроде не похожи, хотя кто их теперь разберет, швали разной развелось… Светлана Петровна задернула шторку. Бог с ними. Сунутся – Буран их враз порвет.
В ворота заколотили. И чего неймется?
Светлана Петровна растворила окошко:
– А ну пшли отсюдова! Ишь, хулиганье! Щас собаку спущу!
Она хлопнула рамой – окна современные, пластиковые, сынок расстарался, заказал – и пошла за чайником, досадуя, что какое-то отребье приличным людям ужинать мешает. Ужин в семье считался делом важным, почти святым. К ужину непременно полагалось горячее – кура под майонезом, жареная картошка со шкварками, да капустки квашеной из погреба, да яблочек моченых, да грибков. Анатолий Иванович пропускал пятьдесят граммов водочки под соленый огурец, после чего всей семьей долго пили чай с пирогом и смотрели по телевизору какую-нибудь передачу хорошую – «Поле чудес» или «Кривое зеркало» с Петросяном. Ясное дело, никаким оглоедам подзаборным ужин семейству портить не дозволялось.
Машка вылезла было из-за стола, но Светлана Петровна ее поймала и обратно усадила:
– Манечка! Куда ты, рыбонька моя?
– Стихи учить буду, – ответила рыбонька.
И до чего же девчонка сладкая, чисто твой пирожок!
– Погоди. Вот покушаешь, и пойдем стихи с тобой учить.
Маня скривилась:
– Не хочу есть.
– А пирожка-то? Бабушка пирожок спекла, дед вон плакать будет, если ты не покушаешь!
Маня нехотя согласилась, полезла на стул, хоть и насупилась. Эх, грехи наши тяжкие… Кушает девочка плохо и спит нехорошо. Ну чего не хватает, спрашивается? Вроде все есть. Накормлена-напоена, и игрушек полная комната, и коньки, вон, купили, и качели дед во дворе поставил. А Манечка покачается-покачается на качелях, потом сядет в уголку да давай плакать так, что сердце разрывается. Спросишь, в чем дело, – только хуже плачет.
В калитку снова заколотили. Анатолий Иванович недовольно поморщился, газету с программой в сторону отложил.
– Света, ну что там?
Светлана Петровна выставила на стол чайник, накинула платок:
– Толя, Манечке чаю налей. Я сейчас, собаку только спущу.
Кутаясь в платок, Светлана Петровна пошла к калитке.
– А ну, брысь отсюдова!
– Светлана Петровна, – позвали из-за забора. – Ребята у вас?
Нате-здрасьте! Ольга! Явилась – не запылилась. Светлана Петровна взяла Бурана за ошейник, растворила калитку. Так и есть: стоит за калиткой ее разлюбезная невестка. Из тюрьмы – да прямиком к ним. К невестке у Светланы Петровны свой счет был. Не о такой жене она для сына мечтала. Когда он еще только связался с этой Ольгой, целую ночь в подушку проплакала – не пара она Стасу, ох, не пара. Голь перекатная, да еще с этими интеллигентскими вывертами. Художница, как же! Да у художницы этой и посмотреть не на что. Чем Стаса взяла – непонятно. Не иначе, присушила.
Ознакомительная версия.
