Ознакомительная версия.
— Вообщем, я тебя, козел, предупредил! Все руководство МЧС в гневе! Три дня вам на то, чтобы вернуть миллионы, а не то — поговорим в другом месте. Мои люди в прокуратуре уже ждут — не дождутся вашего появления в следственном изоляторе!.. — ритор высокомерно смерил Вадима Геннадьевича взглядом. — А говорил с тобой руководитель Службы безопасности Министерства чрезвычайных ситуаций, генерал-лейтенант Ванеев!
Вадим Геннадьевич как-то растерянно сник и стал машинально оглядываться вокруг себя, натолкнулся глазами на группу «толстопузых», от которых минутой раньше отдалился этот самый Ванеев. Все они, замерев на месте, молча внимали с повернутыми головами в их сторону. И как по мановению волшебной палочки, натолкнувшись на взгляд Смирова, мгновенно отвернулись и оживленно заговорили. Герман Ванеев направился к «своим» также внезапно, как пришел. А Смирнов еле-еле медленно и преувеличенно спокойно начал движение к тому кабинету, где его ждал друг и товарищ — его шеф, которому он доверял и служил безгранично верно. Он делал свои шаги осторожно — сквозь обволакивающие разговоры тех, которые с каждой секундой оставались все дальше, но не становились менее враждебнее от этого. Эти шаги были сродни тому, когда его однажды чудом отпустили чеченцы из своего «стана» обратно в комендатуру «Северного» — с предложением сдаться без боя. Он хорошо помнил те свои ватные ноги и острый ум, ожидающий каждую секунду выстрела в спину…
Он осторожно взялся за ручку тяжелой высокой двери, как будто она от поворота может взорваться. Зашел в кабинет Малковича, где кроме него уже находился Саня Гаров. Смирнов также осторожно и спокойно прикрыл дверь. Развернулся. Медленно встретился глазами с Андреем. Тихо спросил: — Жопа?
Огни приближающейся Москвы Даша наблюдала из окна самолета. Она прилетала в 21.00. Ночная столица жила очень активной жизнью. Все кипело, бурлило, двигалось, менялась ежесекундно. И эта «живучая» деятельность яркого сообщества влекла, манила, казалась избавлением от одиночества, переживаний, стрессов. Даша никогда не была раньше в Шереметьево-2. Она спускалась по трапу и чувствовала, как ее сердце бьется в ритм окружающему. Казалось, еще чуть — и оно вырвется наружу, плавно внедряясь в общий организм мира. Даша представила, как земной шар превращается в одного огромного великана, который только и ждал, когда у него появится сердце. И вот она приехала в Москву, чтобы стать сердцем этого бесчувственного Гулливера, хаотично двигающегося, не замечающего ничего вокруг и рискующего своей силой разрушить параллельный мир «умерших» душ, а тем самым себя обречь на вечный мрак и смерть. У Гулливера была американская голова, китайские руки, африканские ноги, австралийский живот. Но еще не было сердца.
Ступив на землю, Даша приостановилась и пристально взглянула на бессознательно копошащихся. Как же они не понимают, что от них и только от них зависит жизнь всего сущего на земном шаре? Любить нужно! Любить! Любить все: от песчинки на пляже до бесконечного пространства вселенной! «Именно так, как люблю все это я!» — хотела закричать она. Но вместо этого ринулась в самую гущу Гулливера, стойко решив раздать кусочки своего беспокойного любящего сердца своим воинам на поле битвы с холодным разумом.
«Где сейчас мой Гаров?» — размышляла Даша Свириденко, заходя в мегаполис аэропорта. Она любила книжки Булгакова и не боялась мистики, каких-то потусторонних странных событий. Читая литературу одинокими ночами на кухне и страдая от острых стрел «счастливых и успешных», она была натренирована. Ее сердце в эти минуты решило, что Гаров слышит его биение. Он должен чувствовать! И он ждет ее! Ждет!
Даша решила не предупреждать бывшего супруга о точном времени своего прибытия. Она ведь приехала, собственно, не к нему? Но ночевать на улице не хотелось. Поэтому она достала заранее приготовленный листок с новым адресом экс-супруга.
«Квартиру сыну, говоришь, оставил? Добрый ты наш! Купить нас хочешь? Что ж, посмотрим».
Красивая женщина иногда ловила на себе восхищенные взгляды москвичей, улыбающиеся ей уголками томных глаз и слегка заросших губ. Она выяснила у них, как ей доехать. Потом стала себя укорять за то, что несправедлива по отношению к Александру, давшему ей в прошлом свою фамилию. Может, человек действительно решил искренне позаботиться о них с малышом? Может быть, он понял, что они слабы и нуждаются в любви и заботе, а не в военных действиях? Если бы только он верил в любовь к одной-единственной женщине! Если бы он ее любил! Они бы не разошлись. Как все-таки меняются люди под воздействием больших денег! А может быть, он понял, что сделал ей очень больно своими изменами? А может и к лучшему, что разошлись…
Она очень быстро добралась до новых высоток в Орехово. Поднялась на одиннадцатый этаж одной из них. Позвонила и обрадовалась, когда услышала шаги за дверью.
«Хорошо, что Александр сейчас дома!»
На ее удивление дверь открыла Вика, с которой ее знакомил перед отъездом Саша Гаров. Та, в свою очередь, почти равнодушно взирала на ночную гостью.
— Привет. Заходи, — сказала она.
Даша снова почувствовала ту щемящую боль, когда впервые осознала, что ее муж ей изменил. Она незаметно сжала зубы и кулаки в карманах. Потом выдохнула и ответила:
— Александр пригласил меня зачем-то. Так что я уж правда лучше зайду.
— …Вот… Значит… Ты сейчас, а нет — сейчас уже поздно — лучше завтра с утра… Дуй к Бабирову в банк… Включай свое красноречие по максимуму как только сможешь!.. И…
— М-м??? Ты не понял, Андрей! — спокойно оборвал взволнованного Малковича Александр Свириденко. — Ты не понял! Я у-ез-жа-ю!
Свириденко четко проговаривал каждый звук, немигающе глядя на вспотевшее лицо начальника. В кабинете повисла тишина. Слышно было только, как часы на столе задавали ритм времени. Время — было сейчас единственное, что двигалось. Оба собеседника стояли у т-образного стола. Малкович — во главе, Свириденко — сбоку. Через минуту Андрей тяжело опустился в кресло и произнес три слова, которые потом, иногда, будут вспоминаться Александру, словно глас его внутренней совести. Он будет вульгарно смеяться над собой в эти моменты и ощущать легкие покалывания в сердце. — Ты не прав, Саша, — тихо-тихо, едва слышно, сказал Малкович.
Гнев обид, накопленных за годы совместной работы, тут же забурлил, зашипел, вываливаясь из стоящего человека и мгновенно диффузорно заполоняя тесную комнату. Александр обвинял все и вся. Не истерично. Сдержанно. Словно на постаменте. Свысока.
Ознакомительная версия.
