Ознакомительная версия.
«Дура» медленно поднялась, повернулась к нему и сказала:
– Это было бы просто прекрасно!
* * *
– На площади рядом с елкой каток залили. Обещали, что в Новый год будет фейерверк, Дед Мороз со Снегурочкой и катание на санях.
Григорий Матвеевич водрузил на макушку елки рождественскую звезду, слез с табурета и принялся обкладывать крестовину ватой.
– Ну вот… Еще серпантину – и будет у нас с вами, Олечка, не елка, а настоящее произведение искусства!
Ольга лежала на диване, уткнувшись носом в стену, прижимала к животу плюшевого слона с оторванным ухом.
– Оленька, может, кофейку? Я за молоком свежим сбегал, принес. Из бочки…
– Спасибо, Григорий Матвеевич. Что-то не хочется.
– А как насчет прогулки? Снег выпал. Морозец приятный такой. Пойдемте?
Ольга повыше натянула одеяло:
– Нет. Я полежу.
Григорий Матвеевич сел на краешек дивана:
– Оля, так нельзя! Вы себя погубите! Сколько можно лежать?!
Ольга перевернулась на спину, пристроила слона на живот.
– Григорий Матвеевич, а помните, как вы этого слона Машке купили?
– Помню. Оля, надо встать!
Но Ольга его не слушала.
– Машка в детском саду боялась деревянного коня. Никто не боялся, а она боялась. Вот дурочка. Разве можно бояться… деревянного коня?
Григорий Матвеевич покачал головой:
– Трусость – худший из человеческих пороков, еще Михал Афанасьевич писал! Кто коня боится, а кто на улицу выйти.
Ольга снова отвернулась к стенке.
– Перестаньте. Я просто хочу немного полежать.
Но Григорий Матвеевич решительно сдернул одеяло.
– Не могу! Перестать – не могу! Ну-ка, поднимайтесь, поднимайтесь!
Он усадил Ольгу на диване, сунул под ноги тапки.
– Немедленно одеваться, обуваться и гулять! Пять минут на сборы.
Ольга вытащила из-под скомканного одеяла слона, снова прижала к животу.
– Он сказал, родительские права отнимут…
Григорий Матвеевич насторожился. Что за новость? Как это – права отнимут?
– Не могут они у вас права отнять. Нечего и волноваться! По закону…
– Закон у кого в руках, того и защищает.
Ольга снова завалилась на диван. Григорий Матвеевич осторожно тронул ее за плечо:
– Может, мне сходить, поговорить с ними?.. Не звери же они, люди. Как же детям без матери?
– Вы ведь уже ходили, Григорий Матвеевич. Два раза ходили. Ничего у нас с вами не выйдет… Нечего и стараться.
Ну что тут будешь делать? Что за люди, нет, что за люди эти ее родственники! Не люди – кальмары! Учитель погладил Ольгу по голове, словно она была маленькой девочкой:
– Оленька, так нельзя! Я знаю, вы нежная, добрая… Но тут ведь – как на войне, Оленька. Даже если нет надежды – нельзя сдаваться, непозволительно. Вам надо сильной стать, самой сильной, ради детей, Оленька! Если вы не справитесь, они-то уж… Так-то… Что же им теперь?! Пропадать совсем?
Ольга потеребила слоновье плюшевое ухо, потом решительно спустила ноги с дивана, стянула со стула кофту:
– Хорошо, Григорий Матвеевич. Пойдемте погуляем. Поглядим, что там за каток на площади.
…Седьмого января, в самое Рождество, Григорий Матвеевич вернулся с этюдов и увидел, что Ольга собирает вещи. Значит, все же решилась ехать. Учителю это ее решение категорически не нравилось. Последние три дня они спорили до хрипоты, он исчерпал все разумные аргументы, но Оленьку так и не убедил.
Ольга складывала в чемодан вещи, а Григорий Матвеевич стоял рядом и увещевал:
– Ну куда, куда вы поедете, в какой такой райцентр?! Зачем?! Во-первых, это чужой город, это далеко, три часа автобусом…
– Григорий Матвеевич, там мне дают работу.
– Уборщицей на швейной фабрике. Прелестно! Оля, ну вы понимаете, что это невозможно! Хоть моя пенсия и невелика, но уроки, занятия, я еще могу… Проживем! Не следует пороть горячку. Обдумайте все как следует.
Ольга отодвинула в сторону чемодан, взяла учителя за руки. До чего же тонкие, хрупкие руки у стариков…
– Григорий Матвеевич, мы ведь уже все решили с вами. Мне нужна работа, надо собрать деньги – на суд, на адвоката.
– Я вполне… могу-с… Ученики, уроки… – забормотал Григорий Матвеевич.
– Нет. Не хватает вам только по урокам бегать из-за меня. Я вам очень благодарна за все. Если бы не вы… Но тут я сама должна. Или выплыву, или утону. Одна.
* * *
На входе в коридор фабричного общежития громоздились сваленные в кучу колченогие стулья. Пахло едой, стиральным порошком, пылью. Комендант – невысокий бойкий мужичок в лихо заломленной на затылок кепке – шагал впереди, показывая Ольге, где что.
– Тута душ. Вода с шести до восьми, с двух до трех, ну, и с девятнадцати до двадцати одного, само собой, постирочная. У тебе таз есть?
Ольга покачала головой – таза у нее не было.
– У мене тазьев нету, – предупредил комендант. – Но ты у соседки займешь. Соседка у тебе боевая, страсть! С ней подолгу никто не живет.
– Почему?
– Дак, говорю же, боевая, страсть! Гладильная. У тебе утюг свой?
Ольга призналась, что утюга у нее тоже нет.
– У мене тоже нету. У соседки займешь. Она боевая, страсть! Тут, вишь, белье девчонки сушат. Ну, кухня это. У тебе…
– Нет. Плиты у меня своей нет.
– Плита у нас своя! – Комендант, похоже, обиделся. – Тебе плита не положена по пожарной технике. Увижу, отберу. Ну все. Я тебе доставил, вот дверь. А у мене делов куча. Пока.
Ольга постояла у двери. Интересно, страсть какая боевая соседка дома? Она тихонько постучалась. Из-за двери послышался придушенный голос:
– Входи, кому чего надо!
Значит, дома. Ну что ж… Ольга открыла дверь и прямо перед собой увидела ноги в трениках и белых пуховых носочках. Ольга глянула вниз. Снизу на нее воззрилась конопатая девица в бигудях. Щеки у девицы покраснели то ли от напряжения, то ли от долгого стояния вверх ногами и приобрели выраженный свекольный оттенок.
– Здравствуйте…
Ольга прошла в комнату, стараясь не наступить на голову соседке.
– Здорово, – придушенно отозвалась та и, ловко перевернувшись, села на ковер.
– Березка, – пояснила она. – Поза такая. Для талии хорошо. Тебе чего? Если утюг, то его в седьмую забрали!..
– Мне не нужен утюг…
– Порошок стиральный вчера весь вышел! – сообщила девица.
– Нет-нет, я не за порошком…
– Пирогов сегодня я не пекла!
Ольга поставила чемодан в угол:
– Вы не поняли. Я жить пришла… Меня с вами поселили. Меня зовут Ольга Громова.
– А я – Надежда. Фамилия – Кудряшова.
Девица уставилась на Ольгу, покачала головой и усмехнулась:
– Жить пришла! Во дает!
* * *
Это был все тот же коридор – длинный, узкий, как кишка, с серыми стенами, забранными в решетчатые намордники тусклыми лампочками под потолком, с глухими стальными дверями по обеим сторонам… Тот, и все же – не совсем тот. На дверях появились латунные номерки, у одного порога даже расстелен коврик в веселую полоску. Ольга подошла ближе и брезгливо поморщилась: на коврике лежала тухлая рыбина, ребра торчали сквозь сгнившую плоть. Рыбина повернулась и покосилась на Ольгу мутным белесым глазом. Это было не страшно, но противно. Ольга отвернулась и побрела в другую сторону. Где-то в дальнем конце коридора плакали и кричали, и она стала искать, где, одну за одной открывая двери с латунными номерками. Но за каждой дверью была пустота. Ни бабки с саженцами, ни Григория Матвеевича, ни Митяя, ни патефона – просто пыльные серые комнатенки, глухие, без окон. Ольга свернула за угол и вдруг увидела горящее зеленым табло: «Выход». Она понеслась туда, где мерцали, маня, заветные буквы, распахнула дверь и уперлась носом в старую кирпичную кладку. Никакого выхода не оказалось. Коридор опять сыграл с ней злую шутку. Надпись «Выход» замигала – не зеленым уже, а тревожно красным светом, надрывно взвыла сирена… Сигнализация?
Ознакомительная версия.
