ее перформансы.
Впрочем, фермер Смирнов всеобщего веселья явно не разделял.
– Какие грибы? Девушка, вы что, издеваетесь? Вы кто вообще такая? Почему вы так выглядите? Позовите свое руководство! – заорал он.
– Во-первых, я вам не девушка, а Орлова Алевтина Сергеевна, – ушла от ответа Аля. – Во-вторых, нет никаких данных, свидетельствующих о совершении преступления, кроме того, что человек по незнанию зашел на ваш участок. Он у вас что-нибудь украл?
– Собирался! – взвизгнул Смирнов.
– Доказательства есть? Фото, видео, орудие преступления? Есть ли факт кражи?
– Не-ет, – казалось, Смирнов неожиданно растерял всю уверенность, – какие еще доказательства вам нужны? Я его сам своими глазами видел! Еще как подумал – надо поехать теплицы проведать. А тут он. Вот я и вызвал полицию.
– Гражданин, если мы будем арестовывать всех, кто по ошибке заходит на частную собственность, то у нас мест в тюрьмах не хватит, – развела руками Аля. – Так что возвращайтесь на участок и стройте там забор. И если вот этот человек снова попытается проникнуть на вашу собственность, то я сама лично им займусь. Договорились?
– Бездельники, – подытожил Смирнов.
– Оскорбление представителя власти наказывается штрафом в размере до сорока тысяч рублей или в размере заработной платы. Или иного дохода осужденного за период до трех месяцев, либо обязательными работами на срок до трехсот шестидесяти часов, либо исправительными работами на срок до одного года, – ласково пропела Аля.
Смирнов открыл было рот, явно намереваясь что-то сказать, но затем махнул рукой и вышел из отделения, неразборчиво бурча себе под нос, что Аля приняла за нелицеприятное мнение об органах власти. Она со вздохом обернулась к сидящему на лавке и почесывающемуся маргиналу.
– Чесотка?
– Нет, нервное, – тот шмыгнул носом.
– Орлик, а ты можешь своего друга отсюда забрать куда-нибудь? Ну воняет же, е-мое, – сердито пробурчал Дюня, отвлекаясь от пасьянса.
– Ты смотри, какие мы нежные! – буркнул в ответ бомж.
– Ты мне еще поговори тут! – насупился Дюня.
– Кофе будешь, Федор Михайлович? – поинтересовалась Аля.
– Капучино ванильный, – с готовностью кивнул тот.
– Хорошо, иди на улице меня подожди, подыши свежим воздухом.
Достоевский поднялся с лавки и хихикнул:
– Где ты у нас свежий воздух нашла-то?
– Слушай, топай уже отсюда, философ, – Дюня начинал сердиться, – а то я сам сейчас санэпидемстанцию вызову.
– Ладно, иду-иду.
Бомж послушно потрусил на улицу, а Аля уставилась на дежурного.
– Что, Дюня, тяжелый день?
– Орлик, ты со своими друзьями доиграешься когда-нибудь. Никого поприличнее не могла найти?
– Чем тебе Достоевский неприличный? Между прочим, агроном.
– Агроном! – фыркнул Дюня. – У нас тут каждый суслик агроном. Что ж тогда такой ученый человек спит в коробке?
– Судьба у него непростая. А ты, Дюня, будешь орать по поводу и без, жена тебя тоже выгонит, и придешь к Достоевскому в коробку проситься.
– Типун тебе на язык, Орлик! – рассердился дежурный, отталкивая в сторону телефон.
Аля рассмеялась и направилась к аппарату с дрянным кофе, стоящему в коридоре. Вытрясла из карманов мелочь, себе сделала эспрессо, а Достоевскому химический капучино. Направляясь к выходу, она кивнула новому знакомому, с улыбкой безмятежно взиравшему на происходящее.
– Подождите немного, я сейчас с человеком поговорю и вернусь к вам.
– Ни в чем себе не отказывайте, – кивнул тот, не двигаясь с места, а у Али мелькнула мысль, что, возможно, парень просто не в себе. Но им она займется позже.
– Рассказывай, – предложила она маргиналу, выходя на улицу и отдавая ему кофе. Тот по-рыцарски придержал перед ней дверь.
– Вот спасибо тебе, добрая душа, холодно-то как.
– Я тебя предлагала дворником пристроить, – попеняла ему Аля, – дали бы жилье ведомственное. Утром поработал на свежем воздухе и целый день свободен.
– Не могу я в дворники, Аленька, я птица вольная, – обреченно вздохнул Достоевский.
Аля кивнула, соглашаясь, спор был давним.
– Ты зачем к дураку этому полез? Мало тебе в жизни приключений? – поинтересовалась она, вздохнув.
– Так я не к нему, сдался он мне, ничтожество надутое, – обиделся Достоевский.
– А куда лез-то?
– Пионы у него есть, редкий сорт – Пастель Элеганс, новинка селекции. Хотел себе кусочек от корня отщипнуть для своих экспериментов.
– Это называется «воровство», Федор Михалыч, – Аля сделала глоток горячего кофе и прикрыла глаза. – Попросил бы, может, он сам дал бы?
– Ага, дал бы! У этого жлоба снега зимой не допросишься! У него узбеки в теплице работают за еду, и ту два раза в день дают, между прочим. И куда только органы смотрят? – Федор Михайлович сделал большой глоток горячей жидкости и причмокнул губами.
– Ты мне поговори еще про органы, – строго осекла его Аля. – На кой тебе этот корень сдался?
– Так я же, Аленька, селекцией решил заняться.
– Вот эти твои кусты прошлогодние на стройке – это селекция?
– Она самая.
– А я думала, что ты коноплю там маскируешь, – слабо улыбнулась Аля.
С Достоевским она была знакома со школьной поры. Когда выгнанный за пьянку из сельскохозяйственного университета Федор Михайлович был пристроен дальним родственником учителем биологии в школу, где училась Аля. Там эта дружба и началась. Федор Михайлович благоволил к юной бунтарке, неспособной отличить пестик от тычинки, а та иногда покрывала его перед другими учителями, честно сообщая, что не закрывался вовсе Федор Михайлович в кабинете и не выпивал втихаря, он просто закрыл дверь, чтоб никто не помешал Але написать контрольную, которую она пропустила.
– Выведу прекрасный цветок, зарегистрирую, назову цветочек Аленькин. В честь тебя, между прочим.
– Не подлизывайся. – Аля наморщила нос, но сама идея ее позабавила. Она допила залпом кофе и выбросила стаканчик. – Больше так не делай. Вначале попроси, если тебе что-то нужно, или сдай бутылки и купи, в конце концов. Чтоб это было в первый и последний раз, понял? – строго предупредила бывшего учителя Аля.
– Ты ж меня знаешь, Орлик, – улыбнулся тот щербатым ртом.
– Вот именно, я тебя знаю, – вздохнула Аля. – Все, иди. У мамы спроси, может, у нее на даче растет что тебе нужно.
– Божественная женщина ваша маменька, Алевтина Сергеевна, – мечтательно протянул Достоевский, допивая кофе и аккуратно выбрасывая стаканчик. Затем, запахнувшись поглубже в грязный, источающий ужасный аромат тулуп, он, кряхтя, начал спускаться по ступенькам.
– Федор Михалыч, а ты скажи, тебе эта селекция зачем? Деньги думаешь заработать?
Мужчина обернулся, и Аля заметила, что его лицо зажглось изнутри, словно лицо матери, вспомнившей о любимом ребенке.
– Ну какие деньги, Аленька? Не все же про деньги в этой жизни. Когда-нибудь у нас здесь будет город-сад, а на клумбах я посажу свои пионы. И будет у нас весь город в аленьких цветочках.
– Город-сад, – криво усмехнулась Аля, которой такое романтическое определение показалось фирменной
