Ознакомительная версия.
– Твою мать!..
Человек ввалился в комнату головой вперед, сделал несколько торопливых шагов, чтобы не упасть, и почти уткнулся носом в стол, на котором стояла кружка. Ничуть не обескураженный бесцеремонным обращением, он повел носом, живо понюхал, схватил кружку и сделал большой глоток.
– Поставь на место!
– Да ладно!
– Поставь, тебе говорят!
Посетитель еще раз торопливо хлебнул, утер губы и сказал насмешливо:
– Ники, ты жадина! Вот Оленька не такая! Ведь правда? Я знаю, что ты ничего не пожалеешь для друга.
Для своего старого друга! А, Оленька?
– Я тоже жадина, – буркнула Ольга, забрала со стола кружку и сунула ее Ники. Борейко и без кофе обойдется.
Все знали, что Толя каким-то волшебным образом умел добыть все, что угодно, даже в осажденном Кабуле. Поговаривали о его связях с контрабандистами и талибами, с узбеками и пакистанцами – впрочем, журналисты всегда склонны усложнять, выдумывать, “играть в детектив”. Может, он просто оборотистый и ловкий, этот самый Толя Борейко, корреспондент агентства “Интерфакс”.
– А у меня телефон сдох, – поделился Толя, покосился на Ники и усмехнулся. Оператор даже не хлебал, а словно лакал кофе, торопливо, словно боялся, что у него отнимут драгоценную кружку. Толе совсем не хотелось кофе – он мог пить его сколько угодно.
– У всех телефоны сдохли, – пробормотала Ольга.
Афганцы все хохотали под окнами. Они или хохотали, или стреляли, или кричали гортанными, как будто раздраженными голосами – казалось, что вот-вот подерутся. Ольга никогда не видела, чтобы они были спокойны.
– Так у меня спутниковый! Детям такие в руки не дают.
– Дети – это мы?
– Оленька, что ты там высматриваешь, за окошком? Вот лично я ничего хорошего там никогда не видал. Посмотрела бы на меня, лапонька.
– Нет, спасибо. Толь, я лучше в окошко.
– Тебе нравятся бородатые мужчины в платках?
Человек в пестрой косынке, похожий на корреспондента “Аль Джазиры”, куда-то делся с БТР.
– Ники, а что это у тебя с мордой?
– В каком смысле?
– Грязная вроде.
Ники вытянул шею и уставился на свое отражение в мутной полировке гардероба. Дверь, словно следуя за его взглядом, вдруг приотворилась с медленным скрипом, и Ники отшатнулся.
Паника, словно атакующая змея, выметнулась из гардероба и зашаталась перед их лицами, разинув отвратительную пасть.
Ольга почувствовала, как по виску проползла капля пота.
– Вы чего? – оторопело спросил Толя Борейко. – Или у вас тут привидения… обитают?
– Черт знает, кто тут обитает, – пробормотал Ники, прицелился и ногой захлопнул дверцу гардероба.
Паника пропала за ней, будто ее и не было вовсе.
– Ну, вы даете, – Толя даже головой покрутил в знак того, что несказанно удивлен тем, как они “дают”. – Нервные все какие-то стали.
Ники молчал. Ему было стыдно, что он так перепугался. И стыдно, что Ольга это видела.
С нервами на войне дело вообще обстоит не слишком хорошо, прав Борейко. Как там это называется, в другой жизни, – ПТС?.. ПСС?.. – ужасная штука, замучившая американцев после войны во Вьетнаме! В кино это выглядело очень трагично – небритые парни, на костылях или без, проводящие все свое время в кабаках и публичных домах, сбивающиеся в стаи или пропадающие поодиночке. Кажется, это называлось “сломаться”.
“Он сломался после Сайгона” – произносить следует низким, сочувствующим голосом, отводя глаза.
Ники не хотелось “ломаться”, но нервы были и впрямь на пределе.
– Вчера конвой пришел, – сообщил Толя. Покопался двумя пальцами в хрустящем пакете, на дне которого болтались остатки галет, выудил какой-то обломок и решительно отправил в рот. – Из Ходжа-Багаутдина.
Девчонки красивые приехали.
– Какие девчонки? – встрепенулся Ники, очень озабоченный поддержанием собственного имиджа Казановы. В Кабуле этот имидж пропадал зря и, можно сказать, уже почти совсем пропал.
– Француженки, – Толя осмотрел свои пальцы и аккуратно отряхнул с ладоней крошки.
Ники огорчился:
– Да от них никакого толку!
– Конечно, никакого.
– А чего ты тогда говоришь?!
– Так просто.
Ники запустил пятерню в кудри и энергично там почесал. Ольге его затея с отращиванием кудрей в воюющем Афганистане решительно не нравилась, но она благоразумно помалкивала. Знала, что как только начнет учить его жизни, он моментально упрется рогом и сделает что-нибудь гораздо более бессмысленное – например, станет отращивать еще и бороду.
Его упрямство можно сравнить только с его чудовищным профессионализмом – если таковой может быть чудовищным.
Кроме того, в нем жил еще “дух противоречия”, в полной гармонии с которым он всегда делал не то, чего от него ожидали, а то, что считал нужным, и “собственные взгляды” тоже присутствовали. Эти “взгляды” Ольгу очень забавляли, если не подавались в слишком больших количествах, как баклажаны в армянском ресторане “Ноев Ковчег” в тихом и старом центре тихой и старой Москвы.
Почему-то только из такого далекого далека, как Кабул, Москва казалась тихой и старой. И баклажанов захотелось невыносимо.
– А я вчера ванну принимал, – похвастался Ники неизвестно зачем и на секунду перестал чесаться.
– В ACTED ездил?! – ахнула Ольга.
Только в домике ACTED – международной организации, строившей в Афганистане дороги, – можно было помыться. Наверное, этот домик войдет в историю как самое популярное среди всех работавших здесь европейцев место. Чтобы попасть внутрь, надо было постоять или посидеть на полу в длинной очереди. Непосредственно ванная – грязная комнатка с серыми цементными стенами и двумя баками, с горячей и холодной водой, и несколько металлических кувшинов.
Самое главное попасть внутрь. Попал – как будто в рай. Можно мыться или чистить зубы.
Бахрушин, наверное, и не подозревает, какое это счастье – почистить зубы…
– А вы правда на север едете?
Ольга пристально взглянула на корреспондента “Интерфакса”.
Вот зачем ты пришел. За информацией. Тебе до смерти любопытно, куда мы едем, с кем и зачем. Любопытно “по-журналистски” – как же, вдруг пропустишь что-то важное и интересное, и “чисто по-человечески” – слухи об их с Ники романе будоражили не только коллег “на местах”, но и московское бюро тоже. В последнем телефонном разговоре главный редактор Костя Зданович что-то уж больно игриво расспрашивал, как там Ники, – словно не мог спросить у него сам! – и эта игривость резала Ольге ухо, сверлила прямо.
Косте Здановичу в Москве кажется, должно быть, что Афганистан – это сплошная романтика, слегка подсоленная опасностью и сдобренная восточными пряностями в духе Ходжи Насреддина!
Ознакомительная версия.
