— Гертруда, подайте наконец чаю в гостиную. — Она нетерпеливо прищелкнула пальцами, и женщина подчинилась приказу.
— Свою сумку оставь здесь, слуга отнесет ее в твою комнату. А пока тебе надо отдохнуть. Как же это, такой холод!
Поскольку ее предложение выпить чаю и отдохнуть относились ко мне, я почувствовала настоятельную необходимость выяснить сначала ответ на один вопрос.
— Можно ли мне увидеться с моей тетей Сильвией?
Анна медлила с ответом. На короткий миг ее улыбка дрогнула, она подыскивала слова. Так мы и стояли в освещенном холле, двое чужих, хотя нам и было о чем поговорить, обменяться множеством новостей, но стена отчуждения разделяла нас. Очевидно, тете Анне хотелось выяснить, почему я здесь оказалась, поскольку она явно ничего не знала о письме Сильвии. В то же время было ясно, что вопрос с моей двоюродной бабушкой довольно тонкий.
— Пожалуйста, — мягко сказала она, — давай пройдем в гостиную. Тебе, должно быть, не терпится присесть и снять свою шляпку. Скажи, ты добиралась поездом?
Я неохотно подтвердила.
— Гринвичская ветка на Брайтон, но я вышла в Ист Уимсли и взяла экипаж.
Тетю Анну передернуло.
— Кошмарные штуки, эти поезда! Я сама никогда не ездила на них и не собираюсь. Я всегда говорю, что, если бы Бог хотел, чтобы мы путешествовали таким манером, он дал бы нам колеса.
Я улыбнулась, следуя за ней через холл в коридор, который был слабо освещен сверху небольшими газовыми лампами. Когда мы проходили мимо богато отделанных вешалок и резных стоек для зонтов, мои глаза метались, чтобы ухватить каждую деталь. Тетя Анна шла медленно, ее лицо выдавало попытки решить, о чем же говорить со мной дальше, и я воспользовалась возможностью проверить, не окажется ли коридор с высокими потолками мне знаком. За время нашего короткого перехода по нему поняла, что нет. Очень быстро мы вошли в элегантную комнату, которая, казалось, вся — огонь и свет. Такой типичной для нашего века была эта гостиная, обставленная массивной, богато украшенной мебелью — темное резное дерево и обивка из конского волоса. У стены стояло фортепиано с раскрытыми нотами. Столики из папье-маше, заставленные цветочными вазами, латунными подсвечниками и шкатулками, занимали все свободное пространство пола, так что мне пришлось следить за тем, как бы мои пышные юбки не принесли беды. На каминной полке посреди россыпи разных безделушек, стеклянных витрин и стаффордширских фарфоровых фигурок стояли часы на ножках, которые уже принялись вызванивать пять часов.
Мы сели на софу после того, как тетя Анна сняла с моих плеч плащ, и обменялись общими фразами о немилосердной погоде. В это время я видела, как глаза моей тети быстро оценивают внешность племянницы, отмечая поношенные кожаные ботинки, практичное платье со старомодными узкими рукавами, мои волосы, уложенные над ушами в два толстых жгута. Я, конечно, должна была казаться ей церковной мышью, носящей платья прошлого сезона и штопающей свои чулки. Хотя был один штрих, который выдавал ее интерес к моему лицу. Действительно, я чувствовала, что она что-то ищет именно в моем лице. Говоря со мной о погоде, она изучала каждую черту — мои черные глаза с тяжелыми веками, мой немного крупноватый нос, маленький рот и небольшую ямочку на подбородке. Пока она изучала меня, я тоже наблюдала за ней, надеясь увидеть перемену в выражении ее лица, которая могла бы выдать, обнаружила ли она то, что искала.
— Так, значит, ты приехала навестить нас, да? — сказала она, когда подали чай. — Сливки, сахар? — Серебряный сервиз был великолепен. Он был очень старым, и я пыталась вспомнить, приходилось ли мне когда-то раньше пить из этих чашек. — Значит, тебя привело в Херст желание нанести визит? Видишь ли, мы так редко принимаем в доме гостей и поэтому не держим подготовленных к приему гостей комнат. Если бы мы только знали… Ах, ничего, у тебя, наверное, не было времени телеграфировать. Тогда тебе не пришлось бы брать кэб на станции; мы были бы рады прислать за тобой экипаж. И тогда мы смогли бы принять тебя более достойным образом. Ты должна понять, какая это для нас неожиданность! — Серебряная ложечка громко звенела о края ее чашки. — Этот дом должен вызывать у тебя такие воспоминания, Лейла! — Отпив чаю, тетя Анна, казалось, расслабилась и стала более оживленной. — Это должно быть для тебя таким волнующим, спустя столько лет!
— Да, волнующим… — медленно проговорила я.
Здесь не было ни портретов на стенах, ни дагерротипов в рамках, чтобы дать мне ключ к тому, как выглядят остальные члены моей семьи. Дело в том, что я даже не представляла, сколько человек живет в этих стенах, и помнят ли они меня. Какой-то проблеск интуиции, весьма похожий на предостережение, подал мне мысль не показывать моей тете, что я являюсь даже более чуждой им, чем она предполагает. По крайней мере, до тех пор, пока я не узнаю ее и всех остальных поближе.
— Ты была таким милым ребенком, — щебетала она. — И как ты сейчас похожа на свою мать! Когда я увидела тебя там, в холле, я подумала, что это Дженнифер Пембертон.
— Благодарю вас, — я была искренне польщена, потому что моя мать была красавицей.
— Скажи мне… — она задумчиво помешивала свой чай, — как сейчас поживает твоя милая матушка?
Я склонила голову, уставившись в свою чашку. Минуло уже два месяца, и все это было так же болезненно, словно случилось только вчера.
— Моя мама умерла.
— О, прости! — Прозвучала ли в ее голосе нотка облегчения? — Наши мужья были братьями, так что для меня она всегда была как сестра. Мы провели вместе много счастливых дней, твоя мать и я. — Теперь я вновь подняла глаза на эту говорливую женщину. Моя матушка никогда, насколько я помню, не упоминала о моей тете Анне.
— Твой дядя Генри будет сильно взволнован, увидев тебя! Они с Тео — с твоим кузеном Теодором, придумали тебе кличку. Помнишь ее? Они звали тебя «зайкой», поскольку ты любила прыгать и изображать зайца. Тебе тогда было пять лет, Лейла. Это было так давно!
Странно, никаких воспоминаний об этом. Никаких воспоминаний ни о чем до моих шести лет, как будто я родилась в Лондоне, а не здесь. Много лет назад, будучи любознательным ребенком, я спрашивала свою мать, почему я не могу вспомнить дни своего раннего детства, как большинство людей. Ее загадочный ответ был прост: «Это все из-за того, что случилось». Кажется, сказав уже и так слишком много, она ничего больше не хотела к этому добавить, и эта тема никогда больше не поднималась.
— И кузина Марта помнит тебя. Ей было двенадцать, когда вы… ах, когда вы уехали.
Голос тети Анны ослаб. Мне показалось или поведение этой женщины было действительно ужасно настороженным? Ее речь была неестественной и запинающейся, как будто она старалась говорить то, что нужно, или, что более точно, не сказать того, чего не нужно. Она кинула в свою чашку еще сахара и вновь начала шумно его размешивать.
