– Гаккельн?! Не может быть! Чудо, истинное чудо! – И тут ночной гость перешел на русский язык: – Карл Федорович, ты не узнаешь меня?
Русский был ему куда более привычен.
– Покажись, открой лицо, – по-немецки велел Гаккельн.
– Да, конечно!
Гость сорвал треуголку – и Гаккельн ахнул.
– Ах ты… ах ты, старый чертяка! – воскликнул он по-русски, а по-немецки продолжал: – Иди сюда, я обниму тебя! Ты жив, ты уцелел! Михаэль! Мишка! Черт бы тебя побрал!
Михаэль-Мишка был молодым человеком лет двадцати восьми, ростом чуть выше среднего, худощавым и светловолосым. Эту внешность дамы назвали бы ангельской – невзирая, что нос длинноват и остер, рот тонкогуб и великоват, улыбка – от уха до уха. В полумраке кабинета черты лица от темных теней казались заточенными до бритвенной остроты, но днем, да на солнце, и волосы обрели бы золотистый блеск, и глаза явились синими, синее неба и моря, и всякий, глянув на это лицо, сказал бы: вот большой шутник, проказник, с которым лучше не ссориться…
Боевые товарищи обнялись и принялись лупить друг друга ладонями по плечам, выкрикивая по-немецки и по-русски какие-то имена, какие-то названия сел и городов, ужасаясь и восторгаясь.
– Карл Федорович, вели подать вина, – по-русски сказал наконец Михаэль-Мишка. – Ты ведь давно здесь живешь?
– Семь лет, – по-немецки ответил Гаккельн.
– И все окрестности знаешь? Всех соседей объездил?
– Я полагаю, всех. Часто бываю в Добельне, а в западную сторону доезжал до Фрауэнбурга. А кто тебе надобен?
– Мне надобна карта здешних мест. Я тебя знаю, ты немец хитрый и порядочный, не может быть, чтобы ты не вычертил хотя бы карты своих владений! – И тут Михаэль-Мишка перешел-таки на немецкий: – Товарищ мой знает лишь по-русски и немного по-французски, мы можем говорить при нем свободно. Вели же подать ему вина. Он немного выпьет и сядет дремать, мы оба устали, как будто неделю не сходили с седла… да так ведь оно и было… И я расскажу тебе, в чем дело, надеясь на твой добрый совет.
– Помогу тебе всеми способами, если это в силах человеческих, – отвечал радостный Гаккельн. Мишка был однополчанин – не из тех, с кем вместе воевал Гаккельн, но ведь и совместная гарнизонная служба также сближает.
Велев Гарлибу принести из погреба вино и копченую дичь, Гаккельн достал свернутую в трубку карту, которую действительно сам вычертил на досуге, раскрасив акварелью: леса сделал зелеными, озера синими, усадьбы соседей изобразил крошечными хорошенькими замками.
– Славно! – сказал, разглядывая местность, Михаэль-Мишка. – Где же твой дом?
– Вот тут. Это – Лейнартхоф, там живет моя племянница с мужем и дочкой. Это – лес возле Лейнартхофа, о котором рассказывают всякие чудеса. Когда я узнал, что там течет каменная река, то первым делом поехал проверить. И действительно, ощущение не из приятных – будто мелкие камни стекают с гор ручьем шириной в добрых четыре шага. Там, говорят, и привидения водятся. Но ты же не за признаком гонишься?
– Ты попал в точку, любезный друг, я гонюсь за признаком, – совершенно серьезно отвечал Михаэль-Мишка. – Это что?
– Это – усадьба приятеля моего, барона фон дер Стаффен. Мы вместе ездим охотиться на фазанов.
– А эта дорога?
– На Терветен.
Вошел Гарлиб с подносом. Спутник Михаэля-Мишки выпил два бокала красного вина и вздохнул, всем видом являя полное блаженство. Затем он откинулся на спинку кресла и сдвинул тре уголку до кончика носа – как человек, который всем показывает, что хочет подремать.
– А тут можно пройти лесом? – спросил Михаэль-Мишка, который, судя по всему, был неутомим.
– Если не провалишься в болото.
– Уж не забрела ли она в болото?..
– Кто? Михаэль-Мишка покосился на своего товарища.
– Карл Федорович, тут такое дело – поклянись, что никому не расскажешь!
– Клянусь! – тут же ответил любознательный Гаккельн.
– Тут дело такое – может, самые близкие к государыне лица в него замешались.
– Да мне тут, милый Михаэль, и разболтать-то некому.
– Это было еще при прежней государыне. В одном семействе дитя родилось, девочка. И ее выкрали. Кто выкрал – не скажу, это была месть, и месть не напрасная. Девочку вывезли к вам в Курляндию, тут она и росла. Знали про то немногие – почитай что никто не знал. А росла она убогонькой – от рождения такова была. Что лопочет – не разобрать, взрослой девкой стала, а разум – как у трехлетнего дитяти. И вот ее родители прознали, где ее прячут. И про то узнали, что дитя неудачное. Ну, мать решила так – нужно дочку тайно привезти в столицу, показать врачам. Глядишь, удастся помочь, тогда ее объявят – мол, нашлась. А не удастся – поместить в хороший дом, чтобы жила под присмотром. И нас с Воротынским, товарищем моим, за этой девицей послали. Мы ехали в дормезе, у самой государыни такого дормеза нет! Думали – заберем девицу, привезем в Санкт-Петербург… А она, дурочка, как на грех, из дому убежала, не устерегли…
Тут-то Гаккельн и понял, кого его люди вытащили из пруда. Но сразу докладывать об утопленнице не стал.
– Так вы объезжаете окрестности – вдруг ее кто-то видел или даже приютил? – спросил он.
– Да, Карл Федорович, для того нам и карта потребовалась. Когда бы мы ее, бедняжку, поймали – то сразу бы и помчались с ней в Митаву, а из Митавы – в Ригу.
– А заехать к тем добрым людям, что ее растили и кормили, не собираетесь?
Тут Михаэль-Мишка немного смутился.
– А что к ним заезжать? Они за нее немалые деньги получили, а не уследили! Нет, мы бы – сразу в Митаву, даже в Добельн не заезжая, и там бы взяли для нее девку, чтобы за ней ходила. Хорошо, мы с собой верховых лошадей вели, как знали, что пригодятся!
– Так… Если вы сейчас поедете по лесным тропам, то непременно окажетесь в болоте. Этого я не хочу. Сейчас пойду, подыму своих людей, велю седлать коней и всех разошлю искать девицу. Какова она собой, знаете? – спросил Гаккельн.
Михаэль-Мишка пожал плечами.
– Портрета нам с собой никто не давал. Коли поможешь отыскать дуру-девку, я твой должник навеки, – сказал он. – И доверши благодеяние – позволь прилечь хоть на диван! Меня ноги не держат.
– Изволь, любезный друг. Сейчас отправлю своих людей на поиски и вернусь.
Гаккельн вышел из кабинета, прошел к парадному крыльцу, оказался во дворе, но не свернул к хозяйственным постройкам, за которыми жили работники, а прокрался вокруг дом к саду и поднялся по ступеням к той двери, что вела в спальню.
На прикроватном столике осталась гореть свеча – и уже обратилась в маленький огарок. Эрики нигде не было. Гаккельн осторожно вошел, огляделся, – нагнулся – где ж ей быть, как не под кроватью? Прижав палец к губам, он беззвучно отступил назад, оказался на террасе. Эрика на четвереньках последовала за ним. Оба молчали и двигались совершенно бесшумно.
