На протяжении долгих месяцев я испытывал желание покончить с жизнью, в которой было совершено столько ошибок и приходилось от многого отрекаться. На протяжении долгих месяцев мне хотелось выпрыгнуть за жалкие рамки, ограничивающие мое существование, подобно дрессированной собаке, которая впервые прорывает бумажный круг.
Я решил идти до конца, каковы бы ни были последствия.
Стефан наслаждался, глядя на меня, полагая, что мой вид выражает смущение.
— Садитесь, скандалист, и выкладывайте, в чем дело!
Я сел и помахал перевязанной рукой, резко вертя ею, словно она неживая.
— Вот из-за чего я пришел, Стефан!
— Не понимаю; я не доктор, хотя моя бедная мать мечтала увидеть меня врачом.
— Если я объясню причину своего визита, вы будете надо мной смеяться. А на сегодня это было бы уж слишком!
Он был заинтригован.
— Я не стану смеяться над вами, что бы вы ни сказали.
— Честное слово?
Я убрал запеленутую в марлю руку.
— Из-за паршивой ранки я не могу писать…
— Насколько мне известно, у вас есть секретарша?
— Да, но не пристало же мне диктовать секретарше э-э… любовное письмо!
Он нахмурил брови, затем его лицо прояснилось.
— Ох, кажется, я понимаю…
Я изобразил смущение.
— Вот что будет лить воду на вашу мельницу, Стефан, и позволит вам осудить, как и положено, мое поведение: у меня есть любовница…
— Поздравляю; хорошенькая?
— По-моему, да.
— Еще раз поздравляю! Это что — большая любовь?
— Просто любовь!
— Вот почему вы послали меня подальше с моим марганцем?
— Да, действительно. Все только началось, и по крайней мере сейчас я слишком дорожу нашими отношениями, чтобы думать о разлуке.
— Что она из себя представляет, эта ваша любовница: из мещан, подручная швеи или блестящая кокотка?
— Пугливая мещаночка.
— О, эти лучше всех! Они являются на свидание, скрывая лицо за вуалькой, до последней минуты говорят «нет», а потом учат вас таким штучкам, о которых вы даже не слыхали.
Стефана, этого бабника, страшно развеселило мое признание.
— Я вижу, вы неплохо знаете подобных женщин.
— Не только знаю, я от них без ума!
Наступило молчание. Слышно было, как жужжат пчелы, вяло, словно пошатываясь, кружащие в жарком, наполненном солнечным светом, воздухе.
— Итак, вы бы хотели, чтобы я от вашего имени написал письмо этой особе?
— Да. Я сразу же подумал о вас…
— Но она ведь увидит, что почерк другой.
— Нет, потому что я ей еще ни разу не писал.
— Знаете, о чем я думаю, глядя на вас, Берни?
Я испугался. Однако он называл меня «Верни», а это означало, что все в порядке.
— Вы пообещали, что не станете смеяться надо мной.
— Вы напоминаете мне тех малых, которые, отвечая на предложения в брачных газетах, посылают вместо своей фотографии снимки друзей.
— Вам трудно оказать мне эту услугу?
— Вовсе нет!
Он встал.
— Идемте, у меня потрясающая коллекция почтовой бумаги… На все вкусы, начиная с бледно-розовых надушенных листков для горничных и кончая белой бумагой верже для интеллектуалок!
Он смеялся. Я последовал за ним в его кабинет, обставленный старинной мебелью с обивкой из голубого тканого бархата. Он выдвинул какой-то ящичек…
— Выбирайте. Что вы думаете о квадратных листках светло-желтого цвета с зубчиками? Выглядит красиво… Есть еще вот эта японская бумага, очень изящная. Нечто во вкусе богатого буржуа. Но нет, получив письмо, написанное на такой бумаге, она будет рассчитывать на соответствующие подарки!
Стефан развлекался вовсю. Он находил мою просьбу забавной.
— Вам виднее, вы можете судить объективно, — сказал я в ответ. — Решайте сами, что в данном случае подойдет лучше.
Тогда он взял совсем обычный листок ничем не примечательной бумаги, которая, признаться, вполне соответствовала моему социальному положению и моей личности.
— Что ж, слушаю вас… Будем писать пером, не так ли? У написанного шариковой ручкой слишком небрежный вид…
— Как вам угодно.
Он уселся в кресло с внушительного вида спинкой, как какой-нибудь царек на своем троне.
— Начинайте. Прежде всего, ее имя…
— Я предпочитаю обращаться к ней «дорогая»…
— Это более интимно, однако не слишком оригинально. Итак, пишем: «Моя дорогая»… Дальше?
То была настоящая пытка. Я сжал за спиной кулаки.
— Вы меня смущаете, Стефан…
— Я очень бы хотел отвлечься от ситуации, чтобы вы почувствовали себя непринужденно. Но не могу же я превратиться просто в руку, которая водит пером по бумаге. Не стесняйтесь, старина Берни. Ну, смелее! Если вы ее любите, надо написать ей об этом прямо, маленькой грешнице! А если хотите заняться с ней чем-нибудь эдаким, можете сообщить ей это иносказательно. Я знаю, писать о таком затруднительно, но французский язык создан для того, чтобы писать о любви, равно как французы — для того, чтобы ею заниматься!
— Кажется, я сожалею, что пришел, Стефан.
— Отчего же?
— Вы и так держали меня в руках, благодаря деньгам, теперь же я завишу от вас и когда речь идет… о моих чувствах!
— Очень смешно! Вы остроумны, Берни, следует дать возможность и даме оценить это ваше качество.
После множества плоских шуток, «мы» разрешились следующим письмом.
«Моя дорогая,
вот уже два дня я не держал тебя в своих объятиях и понимаю теперь, что это истинное несчастье! Как только твой муж уедет, позвони мне. Начиная с этой минуты я стану дежурить у телефона в ожидании твоего звонка, который будет означать, что счастье вернулось».
Стефан отложил перо и потер руки.
— Отлично! — Он был в восторге. — Коротко, но пылко! Подобно крику! Женщины обожают короткие письма. Если же послание длинное, то оно должно быть написано кровью, чтоб вызвать у них интерес. Так, а подпись?
— Напишите: «Тот, кто тебя ждет».
— И только?
— Да.
— А представьте себе, что ее ждет не один мужчина?
В его лице, выражающем насмешку, было что-то демоническое.
— В этом случае, — тихо произнес я, — письмо вызовет у нее особый интерес, поскольку поставит ее перед проблемой.
Он написал то, что я хотел, затем взял конверт.
— Ни к чему, — прошептал я, забирая письмо. — В известной степени я джентльмен.
— Как же вы поступите?
— Возьму на себя смелость напечатать адрес на машинке, она воспримет это как стремление сохранить тайну и одобрит.
— Как пожелаете…
Он явно сожалел, что не узнал имени моей лже-любовницы.
