Это казалось маловероятным, если не невозможным. Элис невольно следила за его успехами, читала отзывы о его выставках, отмечала его свершения и почести, которые ему воздавали в течение всех этих лет. У него не было причин оказаться сейчас на озере. Он тоже лишился родителей, хотя они и не умерли. Как-то раз, перебирая старые журналы в стерильной приемной своего ревматолога, Элис наткнулась на статью в «Архитектурном дайджесте». Там демонстрировался красивый каменный дом в глубине парка, в тени оливковых деревьев Франции. Байберы теперь большую часть времени жили в Европе, разочаровавшись в «удручающей деградации американской культуры». Фотография удивила Элис: два нетронутых морщинами стоических лица и собака, художественно расположившаяся между этими двумя на темно-синей кушетке. Все трое были в равной степени аккуратно причесаны и безмятежны. Как непохожи они на лицо, которое всплывало в ее памяти, когда она думала о нем. Впрочем, этого Элис уже давно не делала. В ее жизни хватало более серьезных проблем, и она загоняла воспоминания о нем (вместе со стыдом и разочарованием, которое они порождали) в темные уголки сознания.
Звуки лодки стали слышны даже через потоки дождя. Он заглушил двигатель, позволил волнам прибить моторную лодку к ялику и схватил одно из весел, чтобы подтянуться ближе.
– Держи веревку! – гаркнул он, но она не ответила. Ее суставы как будто срослись в одну бесполезную кость, и она не могла пошевелиться.
– Да хватай же ее, Элис! Что с тобой такое? Ты здесь утонешь, – он потянул за весло и развернул ялик носом к себе, чтобы пропустить через рым нейлоновый канат. Размотав его на большую длину, он обвязал концы вокруг сиденья моторной лодки.
– Держись! – крикнул он через плечо.
Элис положила руки на края лодки. Ее пальцы слишком замерзли и онемели, чтобы за что-то схватиться. Моторная лодка завелась, и ялик рванулся под Элис, запрыгав по волнам. Томас держал одну руку на румпеле и каждые несколько секунд оборачивался через плечо, как будто боялся, что она вдруг надумает искупаться. Вряд ли, если только он не наберет гораздо большую скорость, чем сейчас, и она не выпадет из ялика. Элис больше волновало, как ей выбраться из лодки и подняться по ступенькам, избежав его пристального взгляда. Физическая слабость была тем, чего она больше всего стыдилась и что по возможности скрывала.
Щеки пекло от холодного ветра, хлеставшего по коже. Зачем она сюда вернулась? Среди деревьев показались туманные очертания дома Байберов. Она приехала, потому что здесь оставалось в благословенном плену, вплеталось в ветви деревьев, блестело на поверхности озера ее прошлое. Юная Элис до сих пор пряталась в лесу, расшифровывала песни птиц, давала имена звездам в ночном небе, вполуха слушая, как ободряюще звучит ее имя в устах родителей, продолжающих смеяться, пить и предаваться воспоминаниям на причале и болтающих бледными ногами в холодной, темной воде. Здесь она проклюнулась из тонкой скорлупы подростка и почувствовала волшебное дыхание влечения, противоборствующие позывы желания и неуверенности.
А потом все остальные звенья этой цепи: осознание собственной глупости и наивности, разоблачение истинной природы Томаса и Натали. Здесь все началось, и здесь все начало заканчиваться. Спустя несколько коротких месяцев мир дал трещину в Далласе[21]. В тот ноябрьский день она ехала с отцом на переднем сиденье и с тревогой наблюдала, как он делает звук радио громче, в недоумении качает головой, съезжает на обочину вместе со всеми другими авто и зарывается лицом в ладони. Выглядывая из окна, она в каждой машине видела пантомиму эмоций: слезы, шок, страх. Она впервые увидела, как отец плачет, впервые поняла, что в жизни будут вещи, от которых он не сможет ее защитить. Это воспоминание несло особую значимость, такую же, как Элис ощутила за несколько месяцев до этого, когда Томас Байбер впервые ступил на их причал: понимание, что мир изменился, и ничего уже не будет, как прежде.
Когда они приблизились к берегу, Томас заглушил мотор и соскочил на причал. Он привязал лодку, потом схватился за веревку и подтянул ялик, выставив перед собой ногу, чтобы тот не налетел на причал. Вода текла по каждому дюйму его тела, струилась по острому углу носа, сочилась с кончиков волос, прилипших к шее. Элис оставалось лишь сидеть и ждать, пока он уйдет. Наконец он выпрямился и протянул ей руку.
– Если ты ждешь официального предложения, то это все, на что ты можешь рассчитывать.
– Оставь меня в покое.
– Оставить в покое? Ты с ума сошла? Тут практически буря, и ты всерьез считала, что я оставлю тебя сидеть здесь? – ветер вырывал слова у него изо рта. – Вставай. Иначе простудишься и умрешь, а мне такое ни к чему.
Она зыркнула на него.
– Не думал о том, что я бы уже давно встала, если бы могла?
Это его остановило. Элис сжалась под небрежным взглядом, которым он скользнул по ее окоченевшим суставам, по ее странно расположенным рукам, зажавшим борта лодки, точно клешни. Но после короткого и откровенного оценивания глаза Томаса задержались на ней еще на миг, и в них мелькнуло другое выражение, которое она не привыкла видеть.
Он провел ладонью по лицу.
– Нда. Не помешало бы и тебе подумать об этом, прежде чем садиться в чертову лодку. Можешь хотя бы перекатиться на бок, чтобы я не отправил нас обоих на дно, пытаясь тебя вытащить?
Это было ей по силам. Когда Томас выволок ее из лодки, она закусила губу, чувствуя себя чем-то ржавым и насквозь промерзшим.
– Дальше я справлюсь сама.
– Не говори глупостей. Я не могу оставить тебя здесь, и раз уж промокнуть сильнее теперешнего мне вряд ли грозит, давай попробуем что-то более рациональное, ладно?
Он подхватил ее на руки, и она закрыла глаза, униженная до предела. Он медленно прошел по причалу и задержался у подножья каменных ступеней. Элис ударялась ухом в грудь Томаса в такт его шагам и слышала его сбившееся дыхание.
– Ты до сих пор куришь.
– Сейчас не лучший момент для лекции.
– Ты хрипишь.
– Ты тяжелее, чем кажешься на вид. И я старый, не забыла?
Он пожалел, что использовал это слово. Элис поняла это по тому, как он вдруг переместил ее у себя на руках. Но было поздно. Конечно, она помнила. Она помнила все. Ветер впился ей в волосы, и она вздрогнула.
– Элис.
– Не разговаривай. Пожалуйста, не разговаривай.
– Вижу, ты не ищешь легких путей.
Но больше он ничего не сказал, просто продолжал идти к дому.
Тропинка была ухабистой и вязкой, наполовину засыпанной гниющими листьями и ветками хвойных деревьев, которые нанесло бурей. Элис чувствовала, как земля засасывает его подошвы, будто он пробирается сквозь болото. Впереди горели окна главной комнаты летнего дома Байберов. Свет был слабым и водянистым из‑за потоков, бегущих по стеклам. У задней двери Томас осторожно опустил Элис. Его руки дрожали от усилий, которые он приложил, чтобы поставить ее именно так, а не иначе. Он толкнул дверь, и она вошла следом, обмякнув от хлынувшего на нее теплого воздуха.
