– Ну-ну, валяй.
– Где мы в Питере будем жить? – требовательно спросила Надя. – И на что жить? И что там делать?
– На что жить – это ты не волнуйся. – Дмитрий вытащил из заднего кармана джинсов бумажник, достал из него кредитную карточку. – Вот это видела? – с мальчишеским хвастовством помахал кредиткой. – “Виза”. Да не простая, а золотая… Далее. Насчет “где жить” – у меня тоже все схвачено. Жить будем в неге и роскоши. Сама увидишь… А вот чем в Питере заниматься – я у тебя хотел спросить.
– У меня?
– Точней, не спросить, а посоветоваться… Вот скажи, моя боевая подруга, что связывало бывшего главврача Аркадия Михайловича Ставинкова и твою мать?
Надя слегка покраснела.
– Н-ничего.
– А точнее? – строго спросил Дима.
– Н-ну, я знаю, что они когда-то работали вместе…
– Твоя мама была влюблена в него?
– Нет! Нет. Она просто очень уважала его… Как специалиста и…
– ..и как мужчину, – подсказал Дима.
– Какая чушь!.. – фыркнула Надя. – Сразу – “как мужчину”! Будто других отношений в жизни не бывает!..
– А что – бывают?.. – делано изумился Дима. – Ладно, тогда другой вопрос: а когда твоя мама с этим Аркадием Михалычем виделась в последний раз? Или по телефону разговаривала?
– Они не перезванивались. Это я точно знаю. Иначе мама бы мне сказала. Она мне все про себя рассказывала. А виделись… Мы лет пять назад вместе с мамулей в Питер ездили, на экскурсию. Ну, тогда она ему и позвонила. Мы все втроем встретились. Он нас пригласил в какое-то кафе. Детское. Такое, знаешь, с пластиковыми столиками… Дешевое… Посидели мы там, попили кофе с пирожными. Повспоминали они, как вместе работали. Через полтора часа разбежались… И, знаешь, – ты, конечно, можешь думать все, что тебе угодно! – но они с мамой не производили впечатления людей, между которыми… – Надя запнулась, но потом все-таки докончила:
– Между которыми что-то было.
– А мать тебе не рассказывала о каких-нибудь происшествиях, связанных с нею и с Аркадием Михайловичем? Или с ним и с моей мамой? Из той, ленинградской, жизни? Или об их прежних отношениях?
– Да нет… Разве что… – Надя прикусила губу. – Разве что мама моя рассказывала мне, что Аркадий Михайлович какое-то время был влюблен в твою маму. Но та ему взаимностью не отвечала. Она была очень строгих правил, твоя мама.
– Ну вот, – удовлетворенно хмыкнул Дима. – А ты говоришь: “Как будто других отношений не бывает”!.. Конечно, не бывает! Где мужчина и женщина – там любовь, где две женщины – там ревность… Ну, ладно. Значит, был влюблен… А они, моя мать и этот Ставинков, не знаешь ли – встречались? Бывали где-то вместе?
Надя покачала головой.
– Не думаю. Он ведь женат был, этот Аркадий Михалыч. Не очень удачно, но женат. Так что если они даже встречались, то свидания свои не афишировали.
– Чего только не узнаешь о родной-то матери… – В голосе Димы под всегдашней насмешкой Надя почувствовала затаенную боль. – Ну да бог с ним, со Ставинковым… – продолжил он. – Ты вот мне скажи: а какие-нибудь случаи из своей медицинской практики тетя Рая тебе рассказывала?
– А Евгения Станиславовна – тебе?..
– Здесь вопросы задаю я, – шутливо нахмурился Дима. – Впрочем… Моя-то мне рассказывала. Да я их мимо ушей пропускал…
– Нет, а я помню кое-что… – задумчиво проговорила Надя, глядя в стекло вагона, за которым было черным-черно и где отражалось ее лицо. – Мама мне эти истории по многу раз рассказывала. С педагогическими целями.
– Например?
– Ну, например: жила-была студентка-грязнуля, – начала Надя напевно, словно детскую сказочку. – Однажды руки не помыла и стала салат “оливье” готовить. И не только сама дизентерией заболела, но и подружек своих заразила. Они очень долго все животом маялись и даже в больнице лежали… – На глаза Нади навернулись непрошеные слезы. Голос дрогнул. Она сморгнула, справилась с собой и продолжила:
– Эту историю мама рассказывала, когда я совсем маленькой была… А когда я выросла, она уже рассказывала про другое. Жила-была, мол, студентка: красавица, спортсменка, даже отличница… Но она была ужасно неразборчива. И встречалась со всеми парнями подряд. И даже контрацептивами не пользовалась. И однажды, в один прекрасный – а точнее, ужасный – день она обнаружила, что беременна. Но к врачу не пошла, а стала сама от ребенка избавляться… Ну, и довела себя до заражения крови и от этого умерла. Так и похоронили ее…
– Душераздирающая история… – пробормотал со смешком Дима. Надя порой убить его была готова за вечную журналистскую насмешливость. – Оч-чень, очень назидательная… – И вдруг серьезно спросил:
– А как эту девушку звали?
– Откуда ж я знаю? Врачебная тайна.
– А в каком году это случилось?
– Ой, давно. По-моему, еще до моего рождения.
– Значит, в те времена, когда наши мамы работали вместе?
– По-моему, да.
– А еще что-нибудь, – Дима повертел в воздухе пальцами, – этакое?
– Ну… Ну, еще она, например, рассказывала, что, когда она в студенческой поликлинике работала, каждый год у кого-нибудь из студентов крыша съезжала. Их в психушку отправляли. Обычно это зубрилы были, отличники… И мама мне всегда говорила, что во всем нужна мера. И в учебе тоже: надо за знаниями гнаться, а не за отметками.
– Да, прогрессивной женщиной была тетя Рая… – задумчиво пробормотал Дима. И добавил:
– Я смотрю, много интересного случалось в те годы в Ленинградском техническом университете. Многие тайны хранят кабинеты студенческой поликлиники. Надо, ох надо нам туда наведаться… Прямо завтра… А сейчас давай-ка, Надежда, спать. Два часа скоро. Давай, на посошок, и пойди погуляй в коридоре. Я улягусь.
Дима в одиночку налил и быстро выпил рюмку коньяку.
Надя пить не стала, послушно вышла в коридор.
Когда она вернулась через десять минут, Дима уже спал – навзничь, прикрыв лицо одной из тетрадок с дневниками своей мамы. Слегка похрапывал. Надя потушила ему ночник, вытащила из его пальцев тетрадь и принялась укладываться сама.
Надя. То же самое время
Надя никак не могла уснуть. Ну что у нее за организм! И устала ведь, и выпила, и лежать мягко – а сна ни в одном глазу. Понятно, когда в плацкартном вагоне ворочаешься, в духоте да галдеже. Но не спать в СВ, где сладко пахнет крахмальным бельем, и мягко постукивают колеса, и тихонько урчит кондиционер!..
Надя пересчитала целое стадо овец. Затем – табун верблюдов. Пропела про себя пару детских песен. Бесполезно. Не помог даже любимый, надежнейший способ: представлять, как нитка наматывается на катушку… Нет, невозможно спать, когда у тебя в душе полный раздрай. Остается только вздохнуть, уставиться в потолок и… И начать приводить мысли в порядок… Ведь все эти дни после маминой смерти она просто существовала – слепо, как автомат. Сначала – похороны и поминки, тут командовали соседские бабки. Надя безропотно готовила кутью, и заказывала какие-то специальные ленты для венков, и покупала особые, черно-белые, полотенца на рукава тем, кто нес гроб… Потом Надя перешла в подчинение к Полуянову. Дима приказывает – она выполняет. Дима решает – она делает… Нет, нужно разобраться самой: почему и зачем?
