несколько дверей, оказавшихся палатами с перевернутыми койками и хаотично разбросанными историями болезней, мы наконец находим нечто напоминающее процедурный кабинет. Вдоль стен тянутся ровные ряды одинаковых шкафчиков со стеклянными дверцами, а посередине стоит кушетка. Пол усеян разбитыми ампулами, а в воздухе витает тлетворный запах затхлости и разложения.
Не забывая осматриваться по сторонам и напряжённо прислушиваясь к каждому шороху, мы быстро обыскиваем все шкафы.
Барклай велела отыскать скальпель, кровоостанавливающие зажимы, хирургический пинцет и набор игл. Если получится — мощные анальгетики и катетер для эпидуральной анестезии.
— Это не оно? — Тайлер извлекает из ящика изогнутый корнцанг и задумчиво хмурит брови.
— Не совсем, — благо, мой голос больше не дрожит и звучит почти так же бесстрастно, как и всегда. Жаль только, что зияющая пустота внутри никуда не исчезает. — Но возьми. Пригодится.
Стараясь абстрагироваться от гнетущих мыслей о Пагсли, я распахиваю дверцу очередного шкафчика. И даже успешно — пару минут спустя мне удаётся отыскать набор скальпелей и несколько зажимов разного размера, но вот обезболивающих препаратов нигде не обнаруживается.
Мы быстро рассовываем находки по карманам.
А секундой позже с улицы доносится заливистый собачий лай, который может означать только одно — твари нас нашли.
Мы выбегаем из клиники с оружием наперевес, ожидая увидеть самое худшее — огромное голодное стадо, жаждущее вонзить гнилые зубы кому-нибудь в глотку.
Но ожидания не оправдываются.
Тварей всего две. Босая молоденькая девчонка в вызывающе коротком блестящем платье и рослый мужчина средних лет в пижамных штанах и местами порванном махровом халате. Живые мертвецы хищно скалятся и скребут обломанными ногтями боковое стекло джипа, пытаясь добраться до моей собаки. Запертый в машине Вещь заливается громким лаем.
А я… Я вдруг ощущаю такую ненависть к мерзким тварям, какой не испытывала никогда прежде. Они выглядят более потрёпанными, чем мой брат — и в голове внезапно вспыхивает мысль, что один из них вполне мог покусать Пагсли. Резко вскинув автомат, я спускаю курок.
Пулемётная очередь вышибает мозги девчонке, и она отлетает на пару метров назад, ударившись спиной о пожарный гидрант.
Но второй мертвец рычит и скалит пасть — из чёрного провала рта стекает тоненькая ниточка ядовитой слюны.
Я снова стреляю.
Один раз, второй, третий… Десятый.
Тварь падает замертво после первого же выстрела.
Но я не могу остановиться — подхожу ближе, наступаю ему на горло и выпускаю всю обойму промеж широко распахнутых белесых глаз. Ошмётки мозгов вперемешку с густой свернувшейся кровью стекают на асфальт, разряженный автомат даёт осечку за осечкой, но сокрушительная ярость струится по моим артериям жидким огнём, не позволяя отступить. Сатанея от бессильной злости, я переворачиваю тяжёлый автомат другим концом и изо всех сил бью увесистым прикладом по голове мертвеца. Кости черепа ломаются и крошатся с громким треском. Удар за ударом я превращаю морду проклятой твари в кровавое гнилостное месиво — и это настолько прекрасное зрелище, что мне хочется рассмеяться вслух. Чувство реальности теряется в дурмане от убойной дозы алкоголя и неконтролируемой бушующей ярости.
Боковым зрением улавливаю шокированные выражения лиц моих спутников — хренов герой и кудрявый миротворец растерянно замирают на месте, явно не зная, как реагировать на происходящее. Но мне наплевать.
Кажется, я и правда смеюсь во весь голос.
До моего слуха смутно доносятся странные полуистерические звуки, не то смех, не то всхлипы — я и не сразу понимаю, что они вырываются из моего собственного горла.
— Уэнсдэй! — отойдя от первоначального шока, Торп быстро подскакивает ко мне и крепко сжимает плечи, рывком дёрнув на себя.
Я машинально переступаю с ноги на ногу, чтобы сохранить равновесие — и неожиданно вновь оказываюсь в кольце его объятий.
— Тише, тише… — сбивчиво бормочет он, прижимая меня к себе и поглаживая по лихорадочно трясущимся лопаткам. — Ну же, успокойся. Не надо, слышишь?
Я не в силах сопротивляться. Не в силах его оттолкнуть. И потому безвольно утыкаюсь ему в грудь, пряча в распахнутой джинсовой куртке лицо со следами предательских слёз.
Хренов герой обнимает меня очень крепко, едва ли не до хруста в рёбрах — но катастрофически недопустимая близость чужого тела неожиданно оказывается последним якорем, удерживающим меня в этой неутешительной реальности. Не позволяющим сорваться в пучину слепой бесконтрольной ярости на весь этот гребаный мир, в котором сестра вынуждена убить родного брата. И потому я покорно подчиняюсь, когда Ксавье буквально силой заталкивает меня на заднее сиденье внедорожника и снова прижимает к себе.
Обратная дорога проходит словно в тумане.
Сидящий за рулём Тайлер не спешит нажимать на педаль газа — кажется, он специально едет медленно, чтобы дать мне побольше времени успокоиться. Я машинально цепляюсь дрожащими пальцами за джинсовую куртку Торпа, безуспешно пытаясь унять глухие надрывные рыдания. Хренов герой бережно сжимает меня в объятиях, гладит по спине, аккуратно утирает с моего лица солёные дорожки слёз. И что-то бормочет вполголоса — кажется, он говорит, что всё непременно будет хорошо, нужно только перетерпеть. Я почти его не слушаю, раз за разом прикладываясь к стремительно пустеющей бутылке джина.
— Если хочешь, мы не будем рассказывать остальным, — мягко предлагает миротворец, бросив на меня встревоженный взгляд через плечо. — Просто скажем, что ты приболела.
— Да, именно так мы и сделаем, — с готовностью подхватывает Торп, уткнувшись носом мне в макушку. — И сразу продолжим путь, чтобы никто ничего не заметил. Я поведу машину, а ты постараешься заснуть, ладно?
Я молча киваю в знак согласия.
Нет ничего хуже, чем наблюдать унылую жалость на лицах моих спутников.
Хватит и того, что двое из них стали свидетелями моего нервного срыва.
И хотя всё внутри сжимается от щемящей боли, суровое рациональное мышление упрямо твердит, что жизнь продолжается. Что я не осталась безжизненным трупом рядом с мёртвым братом. Что мои лёгкие продолжают насыщаться кислородом, а сердце по-прежнему качает кровь по организму. И что рано или поздно рваная рана на душе зарубцуется и перестанет причинять невыносимо острую боль.
Так и случается.
За следующие полторы недели мы пересекаем висячий мост через пролив Макино, огибаем маленький город Сейнт-Игнас вдоль северо-западного побережья озера Мичиган и наконец оказываемся на границе с Канадой.
Уже привычная рутина — бесчисленные километры дорог, короткие стоянки в отдалении от населённых пунктов, горький дым костров и скудные приёмы пищи раз в сутки — всё это помогает отвлечься от мыслей о брате. И хотя образ Пагсли, надвигающегося на меня с глухим рычанием, с чудовищной регулярностью преследует меня в кошмарах, жизнь становится почти терпимой.
День, когда мы разбиваем последний лагерь
