— А что ты думаешь о войне? — спросил Георгий, усаживаясь. Второй год вокруг говорили только об этом. Удержится ли пожар на лоскутах украинской карты или начнет расползаться, пожирая соседние территории?
Володя сбросил на пол меховое одеяло:
— Я думаю, мир неизбежно вернется к идеям коммунизма. Как ни странно это сейчас звучит. А война — такая же иллюзия, как и все прочее в человеческой жизни. Всего лишь один из видов смерти, которой никто не избежит. Один вздох вселенной, и мы разлетимся по ветру, как семена одуванчика.
— Образно, — кивнул Георгий. — Меня, признаться, больше волнуют земные материи. В частности, финансовая проверка. Ты в курсе, что они теперь трясут и банк?
В спальню бесшумно вошла азиатская девочка с тугими косами на затылке. Георгий никак не мог отделаться от несколько неприязненного любопытства к этому существу, искалеченному природой. Всякий раз глядя в лицо с опущенными утолщенными веками, с обкусанными губами и смуглым румянцем на щеках, он ловил себя на том, что мысленно заглядывает полудевочке под юбку и воображение послушно рисует ему маленькие сдвоенные половые органы — наполовину женские, наполовину мужские.
— Я могу организовать тебе встречу с людьми, которые принимают решения, — предложил Володя.
— То есть ты сам не можешь это решить? — вскинулся Георгий, чувствуя досаду.
— Разве я обещал?
Он снял пиджак. Девочка достала из шкафа аппарат для измерения давления, деловито села на кровать. Володя не глядя протянул ей руку. Георгий едва сдерживал зреющее внутри бешенство. Конечно, обещал и, конечно, будет это отрицать.
— Говори прямо, — потребовал Георгий уже без церемоний, — ты устраняешься и предлагаешь мне одному решать проблему?
Он прикрыл глаза, на лице появилась тень желчного недовольства.
— Ты не один. Поговори с Глебом, с Феликсом. У них тоже есть влияние.
Георгий засмеялся:
— Отлично! Ты мне поручаешь закрыть счета в офшорах, Глеб с Феликсом возражают, и ты поддерживаешь. Я готовлю инвестпроекты, их блокируют. Хочешь, чтобы Глеб с Феликсом все развалили, распилили, слили активы в помойку? Я не возражаю. Но я не буду ждать, пока прокурорские намотают мне срок. Мне тоже на все наплевать. Поеду жить на Каймановы острова.
На одутловатом, прозрачно-бледном лице человека-медузы изобразилось что-то вроде любопытства. Он разглядывал Георгия, словно букашку, которая заползла к нему на палец и пытается укусить. Девочка аккуратно записывала в блокнот показания прибора.
— Ты знаешь, что с шиншиллы сдирают шкурку живьем? Для лучшего качества меха.
Еще пару месяцев назад Георгий стерпел бы его иносказания, сидел бы и молчал, стараясь не выдать своего липкого страха. Но теперь он даже почувствовал облегчение; по крайней мере, Володя прямо давал понять, что церемониться с ним больше не будут.
— Пойду блинов поем.
Он поднялся и вышел, хлопнув дверью.
К обеду были допущены не все. Часть ряженых отправилась в столовую для персонала, остальным пришлось привести себя в пристойный вид. Появились новоприбывшие: муж Алены Феликс Курышев, пресс-секретарь Володи и еще пара его приближенных.
Стол был накрыт в парадном зале. Царский обед — крахмальные скатерти, черная икра на серебре, стопки румяных блинов, хрустальные лебеди. Игорь, оставленный в сомнительной компании, пока что держал удар. Он, кажется, уже выпил водки, которую разносили на чеканных подносах, и лицо его горело изнутри. Огонь этот яростно высвечивал лепную красоту его лица, и когда Володя вошел в зал, он, как пиявка, присосался взглядом к мальчику.
«Ну что, ты этого хотел? — мысленно спросил его Георгий. — Унитазы из золота и бани, как у римских императоров?»
Здороваясь поочередно с гостями, Володя протянул Игорю ладонь — тыльной стороной, словно для поцелуя или для того, чтобы уцепить за брючный ремень. Их руки задержались вместе на несколько секунд дольше, чем следовало, и Георгий почувствовал беспомощность и злость. Игорь старательно делал вид, что ничего не замечает.
За столом тоже спорили о войне.
— Они воюют за свою территориальную целостность, а мы — за какой-то мифический русский мир, — рассуждал рыночник и либерал Глеб Румянцев. — Я не верю ни в какую дружбу народов, особенно на нашем участке суши. Нас нигде не любят, нигде не ждут. Лезем в чужой огород, а когда бьют по морде, поднимаем крик о правах мирного населения.
— Допустим, крик о правах населения всегда значил ничего, — бубнил из-под вечно сгорбленного плеча номинальный директор. — Эту аларму поднимают со времен завоевания гроба Господня.
Феликс сидел развалившись, нагло поглядывал на Георгия, облизывая с пальцев сметану.
— Украина, гей-браки, сколько можно все это мусолить? У нас своих проблем хватает. По мне, так хоть бы они все перебили друг друга. За свою дурость надо платить.
Собаки носились вокруг стола. Алена время от времени ловила их и целовала в морды, бросала куски ветчины в розовые пасти.
— Люди не умеют любить. Только собаки, — жаловалась она Георгию.
Володя задумчиво жевал, брезгливо осматривая каждый кусок и время от времени впиваясь глазами в Игоря, словно хотел пригвоздить, как бабочку, иголкой. Игорь сидел с прямой спиной и опущенными ресницами. Георгий подмигивал Алене, смеялся над шутками, сам отпускал иронические замечания, но икра не лезла в горло, ледяная водка обжигала.
— А блины-то хороши! Как на поминках, — забавлял хозяина Семенков.
— Масленица и есть поминки, праздник почитания предков, — пояснил образованный пиарщик Володи.
— Все это насчет плодородия. Мертвые лежат в земле и могут способствовать богатому урожаю.
Алена шумно вздохнула:
— Испортили праздник. Блин — символ солнца. А теперь каких-то мертвых кормить.
— Говорят тебе, плодородие! — грубо перебил жену Феликс.
— Совершенно верно, — кивнул пиарщик. — На Масленицу были игрища парней и девок, целовальный обряд. Когда дочку или жену хозяина могли целовать все гости.
— Пусть меня целуют все гости, особенно некоторые, — заскулил Семенков, раскисший от жирной еды и водки. — Я превращусь из жабы в принцессу!
Глеб Румянцев, презиравший Семенкова избыточно и демонстративно, поморщился:
— Может, тебе лучше поступить карликом в цирк?
На другом конце стола шел нескончаемый разговор о деньгах.
— Когда таки рухнет этот проклятый доллар? — жаловался кособокий директор. — Мне десять лет обещают, я вкладываю свои деньги в рубли и жду краха американской экономики. Когда уже это случится?
