«Придурок из квартиры 2А был прав, – подумала Ева. – Она и вправду хорошенькая. Не красотка с обложки, не куколка с подиума, а просто очень симпатичная женщина с мягкими каштановыми волосами и большущими зелеными глазами».
Глаза женщины были широко открыты, смерть не успела похитить их удивительную красоту. Пока еще не успела. На бледных щеках лежал совсем свежий, аккуратно нанесенный тонкий слой румян, ресницы накрашены, на губах – помада вишневого цвета. К волосам женщины, прямо позади правого уха, было приколото украшение: маленькое блестящее дерево с птичкой, сидящей на одной из серебряных веточек. Убитая была обнажена, если не считать серебристой гирлянды, опутавшей ее тело. Одно из колец гирлянды обвивало ее шею, и было очевидно, что оно-то и сыграло роль удавки.
Помимо странгуляционной полосы на шее, багровые полосы были видны также на запястьях и лодыжках жертвы. Очевидно, перед смертью женщина пыталась активно сопротивляться, и ее привязывали к кровати. А потом веревки сняли.
Радиоприемник, стоявший в изголовье, мелодичным мужским голосом пожелал убитой веселого Рождества. Ева вздохнула и вытащила рацию.
– Диспетчерская? Это лейтенант Ева Даллас. У меня убийство.
-Да, погано начался денек!
Сержант Пибоди подавила зевок, мрачно разглядывая тело. Несмотря на ранний час, форма на ней была с иголочки и безукоризненно отглажена, а коротко остриженные волосы выглядели так, словно эта женщина только что вышла из парикмахерской. Единственным признаком, по которому можно было догадаться, что ее совсем недавно вытащили из кровати, был след от подушки, до сих пор не сошедший со щеки.
– И, судя по всему, он также погано закончится, – пробормотала Ева. – Предварительный осмотр показывает, что смерть наступила ровно в полночь – минута в минуту. – Она отошла в сторону, чтобы пропустить к трупу бригаду медэкспертов, которые должны были подтвердить или опровергнуть ее выводы. – Смерть наступила в результате удушения. На теле – мало повреждений. Следовательно, жертва начала сопротивляться лишь в самый последний момент, когда поняла, что ее жизни грозит опасность. Незадолго перед смертью она была жестоко изнасилована. Поскольку квартира звуконепроницаема, женщина могла кричать и звать на помощь до посинения, и ее никто бы не услышал.
– Я не вижу никаких следов взлома, насилия и несанкционированного проникновения в помещение, – заметила Пибоди. – Если не считать опрокинутой рождественской елки. Впрочем, и это, как мне кажется, сделано не преступником, а самой хозяйкой дома.
Ева кивнула, наградив коллегу одобрительным взглядом.
– У вас зоркий глаз, Пибоди, – сказала она. – Когда мы закончим здесь, повидайтесь с мужичком из квартиры 2А и заберите у него пленки с записью камер наблюдения, установленных на этом этаже. Поглядим, кто к ней приходил.
– Поняла. Что еще?
– Пошлите пару полицейских по этажам. Пусть обойдут все квартиры и опросят жильцов. – Ева подошла к приемнику, стоявшему возле кровати. – Выключит кто-нибудь эту чертову штуковину или нет?! – раздраженно воскликнула она.
– У вас, похоже, не самое праздничное настроение, Даллас, – заметила Пибоди и тонким холеным пальцем нажала на кнопку.
– Рождество для меня – всегда как гвоздь в заднице, – откликнулась Ева и бросила команде медэкспертов: – Вы закончили? Тогда давайте-ка ее перевернем, прежде чем тело упакуют.
В том, что убитая была изнасилована, сомнений не оставалось. Причем изнасилована с особой жестокостью. Продолжая осмотр тела, Ева обратила внимание на яркую татуировку на плече.
– Глядите-ка, похоже, свежая, – пробормотали она. – Пибоди, снимите это на видеокамеру, прежде чем уйдете отсюда.
– «Моя единственная любовь», – прочитала Пибоди надпись, алевшую на белой коже, и сложила губы сердечком.
– По-моему, временная татуировка. – Ева наклонилась так близко к телу, что едва не прикоснулась носом к плечу убитой. – Наложена совсем недавно. Надо проверить, где ей ее делали.
– Куропатка на грушевом дереве, – неожиданно произнесла Пибоди.
Ева выпрямилась и недоуменно вздернула бровь.
– Что?
– Заколка. Я говорю про заколку в ее волосах. Первый день Рождества. – Поскольку Ева продолжала смотреть на нее непонимающим взглядом, Пибоди тряхнула головой и пояснила: – Это старая рождественская песня, лейтенант. «Двенадцать дней Рождества». В ней поется о том, что парень каждый день дарит своей единственной любимой что-то новое, и в первый день это – куропатка на грушевом дереве.
– Дурацкий подарок! На кой черт кому-то нужна птица на дереве? – проворчала Ева, но внутри у нее шевельнулось какое-то непонятное предчувствие. – Будем надеяться на то, что эта женщина была действительно «единственной любимой» того парня, который все это сотворил. Отправляйтесь за видеокассетами системы наблюдения. И скажите санитарам, что можно ее упаковывать.
Ева подошла к телефону с автоответчиком, стоявшему возле кровати, и, пока выносили тело, получила информацию обо всех звонках в течение последних суток. Первый из них поступил восемнадцать часов назад. Ева прослушала запись разговора. Это была веселая, ни к чему не обязывающая болтовня между жертвой и ее матерью. Ева слушала и представляла смеющееся лицо этой женщины, невольно думая, как оно будет выглядеть, когда ей позвонят и сообщат, что ее дочь мертва.
Помимо этого, на пленке оказался лишь один разговор, причем звонила сама Марианна.
– Симпатичный парнишка, – промурлыкала Ева, слушая приятный мужской голос.
Погибшая называла его Джерри или, сокращенно, Джер. Наверное, любовник. А может, тот самый? Ее «единственная любовь»?..
Ева вынула пленку с записью разговоров, запаковала ее и сунула в сумочку. Затем в шкафчике под окном она нашла дневник Марианны, ее мобильный телефон и записную книжку. Остатки одежды, аккуратно срезанной с жертвы, которые беспорядочно валялись на полу, была собраны и упакованы в пластиковые мешки. Теперь они перешли в разряд вещественных доказательств.
В квартире снова царила тишина.
«Наверное, она сама впустила его, – размышляла Ева. – Сама открыла ему дверь. А может, они пришли вместе? Накачал ли он ее наркотиками? Вскрытие покажет, присутствует ли в крови убитой какая-нибудь запрещенная гадость».
Пока было ясно одно: в спальне убийца связал ее, привязал запястья и лодыжки к каждому из четырех углов кровати, распяв женщину, как шкуру, предназначенную для выделки. Затем он срезал с нее всю одежду – аккуратно, не торопясь. Нет, он наверняка не находился в состоянии аффекта – бешенства, неконтролируемой ярости или даже непреодолимого сексуального голода. Он действовал обдуманно, расчетливо, по заранее составленному плану. Затем он изнасиловал свою жертву: сначала – обычным путем, затем – садистским. Она была полностью в его власти. Он же был всемогущ.
Женщина, наверное, сопротивлялась, кричала, молила о пощаде. А он наслаждался этим, впитывая в себя каждый звук с жадностью измученного жаждой человека, который добрался до воды. Все насильники таковы – это она хорошо знала. Ей пришлось сделать несколько глубоких вдохов и резких выдохов, чтобы успокоиться, поскольку разум, помимо ее воли, метнулся на много лет назад, в прошлое, туда, где был ее отец.
Запретив себе думать об этом, Ева продолжала восстанавливать картину происшедшего. Удовлетворив свою похоть, убийца стал душить, завороженно глядя, как выкатываются из орбит глаза. После этого он причесал убитую, наложил косметику на ее лицо, «украсил», обмотав тело новогодней гирляндой. Кстати, о заколке. Принадлежала ли она жертве, или он принес ее с собой? Хотела ли она удивить его своей новой татуировкой, или он сам выколол ее на уже мертвом теле?
Ева переместилась в ванную комнату, что находилась по соседству. Белый кафель сверкал, как лед, а в воздухе витал едва уловимый запах какого-то чистящего средства. Ева решила, что, когда преступник покончил со своим страшным делом, он все здесь подчистил. Вымылся сам и протер все дезинфицирующим средством, чтобы не осталось никаких следов.
