Ознакомительная версия.
– Понятно-о-о, – протянул Григорий, выбрался из-под станка и встал рядом с ней. – С вопросом я как-то не угадал. Ты жить-то успеваешь, девушка Марьяна?
– А я не тороплюсь, поспеваю не спеша, так быстрее выходит, – разъясняла она. – Заказы у меня расписаны на несколько месяцев вперед. Так ведь это заказчиков право: ждать меня или найти другую мастерицу. А мне главное качество, а не торопливость.
– Верная философия жизни, – похвалил он и переключился на иную тему. – У тебя в станке скрутился крепежный элемент в педальном механизме, видимо, был немного криво вкручен изначально. Еще чуть-чуть, и отлетел бы окончательно. – Григорий протянул ей испорченную гайку. – Могу заменить.
– А у тебя есть такая? – удивилась Марьяна.
– Поищу. В нашей мастерской всякого добра хватало, надо посмотреть, что есть. Если не найду, так выточу, какую требуется, – пообещал он.
– Как это – выточу? – снова удивилась она.
– Да просто. Подберу заготовку, подгоню по размерам и выточу. У нас с дедом и отцом тут мастерская, оборудованная добротно, станки разные имеются, – и вдруг замолчал, вспомнив что-то, и легкая тень прикоснулась к его лицу. – Была, – сказал Вершинин напряженно и качнул головой, прогоняя задумчивость. – Вот и посмотрю завтра, проверю, что там и как сейчас. – И, посмотрев на Марьяну, словно извинился, объяснил: – Двенадцать лет туда не заходил.
– Ничего, – удивительно нежно, ободряюще сказала она и положила ладошку ему на руку успокаивающим жестом. – Все проходит и меняется.
– Это точно, – вздохнул он глубоко и выдохнул решительно: – Ну что, идем твою красильню смотреть? Все-таки экскурсия.
Красильню они посмотрели. А потом и баню, сильно заинтересовавшую Вершинина своей основательностью и продуманностью деталей, и беседку с большой русской печью и огромной столешницей, выполненной из цельного куска дерева со специально не выровненными краями, – это уже почти в сумерках.
Марьяна предложила выпить чаю, Григорий с радостью принял приглашение, и они пили душистый чай с медом и верчонками, так назвала хозяйка небольшие, закрученные косичками слоеные печеньки собственного производства, и, сидя на веранде, окутанной сеткой от комаров, смотрели на догорающий закатом день, слушали затухающий дневной гомон и тихо беседовали.
Вершинин подробно расспрашивал Марьяну про то, как и с чего она надумала стать ткачихой. Вроде бы, молодая девчонка, современная, откуда такая тяга к странному – ну, пусть не странному, но точно не распространенному и модному – ремеслу и древней архаике?
Ему было искренне интересно все, что она рассказывала, и он задавал много уточняющих вопросов, а она говорила, говорила, отвечала на его вопросы… И делилась с ним выстраданными мыслями, решениями, переживаниями и сомнениями, которые мучили ее на пути обретения себя и утверждения в своем призвании – тем, чем она еще никогда ни с кем не делилась, и никого не посвящала в свои сомнения и страхи, проходя это все в одиночку, – и эта удивительная откровенность выходила у нее легко и естественно.
И она абсолютно точно знала, что если кто и поймет ее душевные метания и переживания, что пришлось преодолеть на пути к своему предназначению, то только вот этот мужчина.
– Я понимаю, о чем ты, – будто бы прочитав ее чувства, сказал Вершинин, глядя задумчиво в темноту ночи: туда, где уютно светилась огнями усадьба на соседнем участке, и признался откровенно: – В тот день, когда погиб дед, я ни на минуту не сомневался в правильном выборе своего пути. И уже чувствовал нетерпение перед отъездом, так хотелось, наконец, сделать это, решиться, шагнуть. – Он повернул голову и посмотрел на нее, поразив глубиной переживаний, отразившейся в его глазах. – И все двенадцать лет сомневался в правильности того решения, толкнувшего меня в дорогу. Каждый раз, когда брался за новый проект и переезжал с уже обжитого места, от исследований, от коллектива, с которым уже сроднился, – сомневался. Но всякий раз, в какой-то момент меня настойчиво начинала одолевать одна мысль: пора. И включался анализ того, что уже сделал на этом месте, что узнал нового, что постиг и может ли еще какие-то знания и умения дать мне этот объект. И каждый раз, уезжая, я непрестанно обдумывал, а верное ли решение я принял, в очередной раз ломая все, что уже устоялось.
– И что? – осторожно, чтобы не спугнуть это откровение, спросила Марьяна. – Когда-нибудь получалось, что зря уехал на новое место и занялся другим проектом?
Он снова посмотрел на огоньки «родового гнезда», помолчал с минуту – девушка его не торопила, даже дышать старалась потише, чтобы не спугнуть его размышления. И ответил сухим тоном:
– Нет, – помолчал еще и расширил ответ: – Всегда на поверку получалось, что правильно и вовремя уезжал и начинал что-то новое тоже вовремя. Но самое главное, я сохранил роскошь быть самим собой и не подстраиваться под чье бы то ни было видение, каким путем следует двигаться в науке, как и что будет финансироваться. Мне не пришлось подстраиваться, выполнять неинтересную работу для чужого дяди, я не участвовал в околонаучных интригах и расчетах при распиле званий и грантов. Выбрав особый путь, пусть и гораздо более тяжелый, я остался в принципе свободным.
– У древних русичей была такая поговорка: «Пусть дорога сама о себе позаботится», – заговорила Марьяна после некоторой паузы, в которую они оба молчали. – Они считали, что человек обязан слышать себя истинного, который всегда знает и чувствует, как и что правильно должно делать, да и предки помогут и подскажут, если своего разумения не хватит. Главное уметь спрашивать правильно себя и род, охраняющий тебя, и слышать ответ. Ты вот услышал. Тебе дано было.
– Да, – кивнул Вершинин задумчиво и добавил: – Только стоило это слышание дорого. И вопроса о том, правильный ли путь я выбрал, так никто и не снимал.
– Я знаю, что у тебя случались трудные ситуации в жизни и работе. Мне Глафира Сергеевна рассказывала, правда, уверена, сильно отредактированную версию твоих приключений. Да и вряд ли всех приключений. Вон у тебя, – она кивнула, указывая на его руки, – руки в шрамах, на лбу шрам и правый висок седой, – и спросила проникновенно: – Что, совсем край страшный бывал?
– Да всякое случалось, – вздохнул Григорий и, посмотрев на нее, резко переключился с задумчивого тона на иронично-бодрый: – Маня…
– Почему Маня? Марьяна мое имя, – перебила его девушка.
– Потому что тебе идет, а мне нравится так тебя называть, – усмехнулся Григорий.
– Подозреваю, что последняя причина является определяющей в этом решении?
Ознакомительная версия.
