Судьба Скотта и Джулии Ренвик стала основным предметом обсуждения за ужином, и лишь позднее, когда они остались одни, Би смогла показать Фил «документ» и письма Нэнни Бил.
Фил сказала, что Махони считает, что кто-то рассказывал Би о вилле.
— Это единственное логическое объяснение, — заметила она. — И тот же человек рассказывал тебе историю о том, как отец вернулся за ребенком. Поэтому ты ее помнишь.
— Раз так. Фил, почему я столь сильно чувствую это? Откуда это ужасное чувство, что я сама сижу на ступеньках и вижу, как рушится мой мир?
— Может, это был близкий тебе человек?
— Ты имеешь в виду человек, которого я любила? Но как можно забыть человека, которого так сильно любишь?
Фил покачала головой:
— Мой тебе совет, Би: не оглядывайся назад. Живи будущим. Прошлое само позаботится о себе. Когда-нибудь все само всплывет в голове, так же как запах мимозы в больнице, и ты все вспомнишь. Вспомнишь, кто ты такая.
Карие с медным отливом глаза Би в отчаянии глядели на Фил. Только Фил могла знать, как ужасно не знать, кто ты, и почему кто-то пытался тебя убить. Несмотря на то, что она понимала правоту Фил, Би жаждала узнать, что случилось с Нэнни Бил и маленьким Джонни Леконте, оставшимся на острове со злодеем отцом.
Ник заметил, что в газетной статье о смерти Марии-Антуанетты ее мужа постоянно называют месье Леконте, и он отправился в «Кафе дю Маран Бле», чтобы найти журналиста Маркана и спросить, знает ли тот, почему муж взял фамилию жены.
— Иностранец принял фамилию Марии-Антуанетты потому, что так было завещано ее отцом, — пояснил Маркан. — Отец сказал, что если Мария-Антуанетта когда-нибудь сменит фамилию, то потеряет права на наследство. Конечно, он пытался сделать так, чтобы она не вышла замуж. Ему была ненавистна мысль о том, что он может потерять дочь, пусть даже после смерти, и он решил, что, по крайней мере, она сойдет в могилу, нося его имя. Все, как видите, из-за наследства. И я уверен, что иностранец вернулся за своим сыном по той же причине, — добавил месье Маркан. — Поймите, друг мой, во Франции все еще действуют наполеоновский закон о наследовании, по которому муж не может получить всего имущества супруги. Прежде всего идут дети. В случае с Леконте оставался один ребенок, Джонни, и он автоматически наследовал половину состояния матери. Иностранец наследовал вторую и выплачивал налоги. Кроме того, у Леконте была недвижимость. Вилла «Мимоза» и квартира в Париже составляли лишь малую ее часть, и туда была вложена уйма денег. По закону, муж не мог продать ее сразу. Ему было необходимо дождаться восемнадцатилетия сына. Тогда недвижимость могла быть продана, а деньги поделены между ними.
— Я думаю, что когда иностранец понял, что обойти французские законы о наследовании ему не удастся, он вернулся и забрал сына как залог будущих доходов. Этот человек много тратил, — задумчиво произнес месье Маркан, — я готов спорить, что за пять лет он истратил большую часть своей доли наследства. Денег у Марии-Антуанеты оказалось меньше, чем он рассчитывал. Должно быть, ему понадобились деньги мальчика.
Ник позвонил в Лондонский банк и договорился о встрече на следующее утро с управляющими «Фондом Нэнни Бил».
— Может, теперь мы узнаем, что произошло с маленьким Джонни Леконте на далеком острове, — с надеждой сказал он провожавшей его в аэропорт Би.
Когда Фил через несколько дней вернулась в Париж, ее комната в гостинице выглядела так, словно туда вторгся продавец цветов. На каждом столе стояли душистые букеты, а на подушке лежала гирлянда из белых орхидей в гавайском стиле — леи. Там же была записка: «Я по тебе соскучился. Прости, пожалуйста. Брэд».
Она разделась, приняла прохладный душ и, обернув орхидеи вокруг шеи, позвонила Брэду:
— Спасибо за экстравагантную встречу, — улыбаясь, сказала она.
— Это была еще и попытка попросить прощения. Я не надеялся, что ты позвонишь. Я не заслужил этого. Мне кажется, я просто ревновал.
Покачав головой. Фил вздохнула:
— Но Брэд, ты ведь знал, что я собиралась не на свидание с другим.
— Я ревную ко всему, что отнимает тебя у меня. Повинуясь неожиданной вспышке прежней холодной независимости, она поинтересовалась:
— Разве это не безрассудно?
— Да. Но я безрассуден… когда дело касается тебя. Она засмеялась, дотронувшись до орхидей у себя на груди, и услышала, как он облегченно вздохнул, когда она пригласила его к себе.
Через полчаса она, обнаженная, если не считать орхидей, распахнула перед ним дверь. Волосы дымным облаком спадали ей на плечи. Фил размышляла, не изменились ли ее чувства к нему: ведь в разлуке у нее было время все обдумать. Но он был все так же обаятелен, хорош собой и самоуверен, как и раньше. Он медленно обвел ее взглядом, затем, недоверчиво покачав головой, сказал ей, что он — самый счастливый из всех живущих мужчин. Подхватив ее на руки, он отнес ее в постель.
Утром Фил отменила вылет домой и все встречи, назначенные на следующей неделе в Сан-Франциско. Она сдала номер в отеле и поселилась у Брэда.
Целую неделю они почти не выходили из дома, лишь иногда выбирались в бистро на углу или гуляли, держась за руки, по бульварам, не отрывая друг от друга глаз, в которых то и дело вспыхивало желание.
Фил ни о ком больше не могла думать. Она знала, что первый раз в жизни ведет себя безответственно, но ничего не могла поделать с этим. После долгих лет затворничества «ледяная девушка» стала чувственной женщиной, женщиной, чье тело восторженно откликалось на любовь Брэда.
И все же она понимала, что, хотя ей прекрасно знаком каждый дюйм его тела, человек этот остается для нее тайной. Брэд Кейн для нее чужой, они знакомы лишь несколько дней.
Иногда у нее появлялось чувство, что их занятий любовью ему мало, что он хочет идти дальше, к тем опасным играм, играть в которые она не желала. Как психиатр. Фил отчетливо сознавала, что в нем таятся скрытые чувства, желания, побуждения. Необоснованная вспышка ревности по поводу ее поездки уже это продемонстрировала. Но она была так увлечена им, что не обращала на это внимание. Она убедила себя, что не желает анализировать поведение своего любовника, а хочет лишь наслаждаться моментом.
Однажды, когда после занятий любовью они лежали, измученные, на постели, Брэд принялся рассказывать о своей семье.
Он сказал, что его дед, Арчер Кейн, был американским авантюристом. Арчер в тринадцать лет ушел из дома и отправился на Запад.
— Мой дед искал золото, копал уголь, собирал фрукты, работал на ранчо, делал все, что только может прийти в голову, — гордо сказал Брэд, улыбаясь. — В конце концов он оказался в Сан-Франциско, откуда и отплыл на Гавайи на судне, перевозившем на Большой Остров лошадей и коров. Ему было всего девятнадцать, когда он встретил свою будущую жену.
