Я пожал плечами.
— Знаешь, у Роберта всегда были непомерные амбиции. Взять хоть его представительскую машину. Вообще, ты замечал, что о человеке очень достоверно можно судить по машине, которую он покупает? Возможно, его средства не казались ему приличными.
Леонид промолчал, а я добавил:
— У него был роман с дочерью компаньона. Мона всегда отличалась большими запросами и тратила намного больше, чем мог себе позволить ее отец. Она намного моложе Роберта, возможно, он увлекся ею сильнее, чем рассчитывал. Хотя, на мой взгляд, она просто пустая и взбалмошная, и мне было бы скучно провести рядом с ней и полчаса. Но для Роберта всегда много значило то, что она принадлежала к верхушке местного светского общества, что редкая газета обходилась без описания увеселений, в которых она принимала участие, ему нравилось, что о ней писали модные журналы, как о законодательнице мод.
Леонид потер лицо.
— Возможно. Вот только, я думаю, он сделал ошибку, решив не делиться с Германом и Дымком, и заплатил за это ценой собственной жизни.
— Почем ты знаешь? Может быть, это Свен в его отсутствие решил, что посредники в их лице ему больше не нужны?
— Навряд ли он решил бы это сам, без ведома и согласия Роберта. Тот был мозговым центром операции, и Свен не стал бы путать ему карты по собственному почину.
В кабинет заглянула Рита.
— Мы готовы, — лаконично доложила она. Посмотрела на включенный монитор и спросила: — Что-нибудь нашли?
Я хмуро кивнул:
— Роберт обеими ногами в этом деле. Теперь в этом нет никаких сомнений.
Она подошла ко мне, взяла за рукав и дрогнувшим голосом сказала:
— Марк, мне очень жаль, что так все вышло... Я втянула в свои проблемы и тебя, и твою семью.
Я невесело улыбнулся ей:
— Понимаешь, это — как нарыв. Когда врач его вскрывает, больно и неприятно, но здоровый организм не может с ним жить, и помощь хирурга необходима. Зато потом сразу становится легче, а пройдет время, рана зарубцуется. Да, останется шрам, и, возможно, на погоду будет болеть, но это уже не страшно.
Рита тихо спросила:
— Ты Маше ничего не хочешь рассказать? Мне кажется, она о чем-то таком догадывается...
Я пожал плечами:
— Зачем? У Маши дети, ни к чему им знать, что их отец был подельником бандитов, и из-за этого его убили. Пусть все идет, как идет. Я не думаю, что полиция докопается до истинных причин его смерти. Я им в этом деле не помощник.
Рита помогла Маше устроиться в комнатах, накормила детей и уложила их, спустилась к нам.
Мы устроились на веранде, и Рита принесла нам виски и лед.
Ближе к ночи, вернулись молчаливые и расстроенные ребята.
Виктор поднялся в гостиную, доложил:
— Мы проехали на местное кладбище. Могилы еще свежие, в изголовье стоят две стопки с водкой, накрытые ломтем хлеба. Местный батюшка уверяет, что накануне в храм приходил парень, по описанию очень похожий на того, которого мы ищем, просил отслужить заупокойные службы по погибшим друзьям, оставил деньги, очень большую сумму, на ремонт храма и попросил договориться с кем-нибудь из местных прихожан, чтобы ухаживали за могилками. Напуганный величиной суммы и тем, что деньги парень принес наличными, батюшка отказывался, но парень сказал, что деньги эти обязательно должны пойти на благое дело, а то ему покоя не будет, и вскоре ушел.
— С полицейскими связаться не попробовали? Они тогда обещали Стиву, что помогут, если что...
Виктор покосился на Риту.
— Попробовали. Да только там городишко весь, как по тревоге, на уши поднятый. Ночью застрелили местного, говоря по-нашему, руководителя ОПГ, промышлявшей наркотиками, и двух его ближайших помощников. Так что полиции не до нас. Они теперь отслеживают, как идет передел сфер влияния, и потирают руки. Морги переполнены, и лежат там такие люди, достать которых они много лет не могли.
Леонид усмехнулся:
— Надо же, прямо, как у нас в России! — Он поднялся. — Эх, Рита, раньше на день тебе бы намекнуть на сороковины, может, и не болела бы так голова у Абердинской полиции. Впрочем, может быть, все и к лучшему.
— Ты думаешь... — нерешительно сказала Рита.
— Я думаю, что засиделись мы тут у вас, в Америке. Пора и честь знать. Дома дел полно, а мы тут отдыхаем.
Виктор поднял брови, но ничего не сказал.
— Ты считаешь, что я могу жить дальше спокойно? — посмотрев пытливо в глаза Леониду, спросила Рита.
Он кивнул.
— Ты же знаешь, без этого я ни за что не уехал бы.
Она шагнула вперед, прижалась лицом к его рубашке, глухо сказала:
— Я никогда не забуду того, что ты для меня сделал.
Он погладил ее спину и осторожно отстранил:
— Считай, что я отдал долг.
Рита спросила дрогнувшим голосом:
— Ты будешь мне звонить?
— Зачем? — пожал он плечами. — Ты сама потом поймешь, что от этих разговоров по телефону одна неловкость, и еще будешь благодарна за то, что не напоминаю тебе о некоторых, не слишком приятных событиях.
— Не можешь же ты вот так собраться и исчезнуть навсегда из моей жизни?!
Он засмеялся и подтолкнул Риту ко мне.
— Очень даже могу. Надеюсь, что теперь в вашей жизни все будет хорошо. Ты, Марк, не расслабляйся: ничего отеческого в моих чувствах к Рите нет, но мешать тебе не буду. — Уже поднимаясь по лестнице, обернулся и сказал: — Если уж очень заскучаешь, можешь написать мне большое письмо. Только не часто, вполне достаточно, если раз в полгода.
Рита заплакала, и я прижал к себе ее голову, поцеловал в висок.
Она с отчаянием спросила:
— Ты точно не жалеешь, что связался со мной?
Мы с Виктором засмеялись, и он сказал:
— Пожалуй, я тоже пойду. — Он пожал мне свободную руку и сказал: — Павел прав, ты, конечно, бойскаут, но ничего парень!
Крестить Машу-младшую было решено на исторической родине, в небольшой православной церквушке деревни Рождествено.
Батюшка, совсем еще молодой парень с вьющейся, чуть рыжеватой порослью на щеках, вышел к нам, весело распорядился:
— Памперсы убрать, чад раздеть.
В этот день крестили шестерых малышей, поэтому церковь была заполнена родителями, их родственниками и друзьями.
Леонид взял Машу-младшую на руки, Алла, непривычно строгая в туго повязанном платочке, пристроилась с ним рядом. Батюшка начал читать. Впрочем, первую часть службы нам послушать не удалось — дети отчаянно вопили... Я с тревогой присматривалась к Машиной мордахе, но она только вертела головой по сторонам и доброжелательно улыбалась.
Зато после купели разомлевшие дети уснули, установилась полная тишина, и батюшка уже в полном благолепии довел службу до конца.
